Николай чертыхнулся. Бабство какое-то. Слюнтяйство. Никогда он не был марионеткой в чужих руках, даже, когда лежал, прикованный к постели, распластанный, укутанный в гипс. Все равно, тогда он ощущал себя человеком, вольным распоряжаться собственной судьбой. А теперь?
Он стиснул зубы и взял со стола аппарат.
— Коля! Ты дома? Как плита? — Голос Ксюши звенел и срывался, хотя она пыталась говорить спокойно.
— Плита? — повторил он рассеянно.
— Ну да. Ольга сказала, ты позабыл выключить плиту.
Ольга сказала. Да она ангел, эта Ольга. Подумаешь, благородство какое — хотела выгородить его перед Ксюшей, объяснить ей его исчезновение. Нашла, перед кем бисер метать.
— Ксения, — твердо произнес Николай. — Нам надо… нам необходимо поговорить. Это серьезно.
— Конечно, — пролепетала Ксюша.
Наверняка ее резануло по уху «Ксения». Он давно не звал ее так — только Ксюнечка, девочка, детка. Дюймовочка!
Его передернуло. Сладкая до тошноты тянучка. В кого он превратился? Даже Катя не имела над ним такой власти.
— Я завтра приеду. С утра.
— Завтра? — Из трубки дохнуло ужасом. — А сегодня как я без тебя?
На какой-то крохотный миг у него сжалось сердце. Вдруг — все ложь, напраслина? И она — одинокая, маленькая, израненная — останется лежать в больничном аду, ничего не понимая, чувствуя себя растоптанной, раздавленной.
Он усилием воли отогнал опасения. Завтра. Все завтра. Нужно взглянуть ей в глаза, там будет ответ на все, что его мучит. Она не сможет солгать дважды.
— Завтра, — проговорил Николай неумолимым, железным тоном. — А сегодня постарайся заснуть пораньше.
— Но я и так спала. Целых два часа.
— Тебе это только на пользу.
Он нажал на рычаг. Постоял в задумчивости у аппарата. Хотел набрать Ольгин номер, но передумал. Зачем? Она все равно его не простит. Да он и сам себя бы не простил.
Николай отошел от стола, разобрал диван, разделся и лег. В голове у него навязчиво вертелась одна и та же дурацкая мысль: «Вот и съездили в Кострому».
34
Ксюша провела самую ужасную ночь в своей жизни. Даже когда к ней со всех сторон подступали кошмары и призраки, она не чувствовала себя такой несчастной и потерянной. Боль в сломанных ребрах не шла ни в какое сравнение с той душевной болью, которую Ксюша испытала во время вчерашнего разговора с Николаем.
Он что-то узнал о ней. Что-то, связанное с ее тайной. Но как могло это случиться? Неужели Телеге оказалось мало всех несчастий, которые она причинила ей, и у нее хватило подлости разыскать Николая и рассказать ему о привороте?
Ксюша вертелась на койке, как на сковородке. Под утро она уговорила себя, что не стоит так нервничать: если бы Сонька хотела напрямую связаться с Николаем, она бы давно уже сделала это, а не насылала на Ксюшу жуткие видения. Возможно, Николай обеспокоен чем-то другим, не имеющим никакого отношения к ее секрету.
Она вскочила ни свет, ни заря, тщательно замазала синяки под глазами от бессонной ночи, оделась, накрасилась и стала ждать.
Николай приехал ровно в десять. Он был неузнаваем — лицо, в последнее время дышавшее страстью и желанием, теперь казалось вытесанным из камня. На нем не шевелился ни один мускул — мумия, да и только.
— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался Николай, и Ксюша с болью услышала в его голосе холодное отчуждение.
Значит, все-таки, это Сонька. Стерва проклятая! Что б ей провалиться!
— Плохо чувствую, — жалобно проговорила Ксюша. — Как ты мог так поступить со мной? Сначала ушел, ничего не сказав, потом этот звонок. Я не могла глаз сомкнуть после нашего разговора. Что случилось? — Она посмотрела на него с мольбой.
Он кивнул, продолжая оставаться все таким же холодным и отстраненным.
— Хорошо. Я скажу тебе, что случилось. Помнишь, когда я впервые пришел к тебе домой, ты… что ты делала?
Внутри у Ксюши все оборвалось.
— Я не понимаю о чем ты, — произнесла она чужим голосом. — Готовила ужин. Встречала тебя. Потом занималась с тобой любовью.
— Да, все верно. Но до того, как заняться любовью — что было до этого?
— Ничего. — Она попыталась взглянуть ему в глаза и не смогла.
— Ладно. Я тебе подскажу. Ты зажгла две свечи и поставила их в изголовье кровати. Помнишь?
— Помню. — Ксюша улыбнулась дрожащими губами. — Ну и что тут такого? Я люблю зажженные свечи. Это романтично.
— А луна в окне? А раздернутые занавески? Это тоже романтично?
— Да, конечно. Луна — друг влюбленных.
— Да, друг. А еще она помогает тем, кто… кто совершает колдовской обряд.
Ксюша поняла, что это конец. Глаза ее сощурились, ногти до боли впились в ладонь.
— Она встречалась с тобой? Встречалась, да? — Ей уже было все равно. Она чувствовала лишь всепоглощающую ярость. То была ярость смертельно раненного зверя.
На лице Николая отразилось недоумение.
— Ты имеешь в виду Ольгу, что ли?
— Причем тут Ольга? Телега! Это она тебя надоумила! Говори, она?
— Какая телега? Ксюша, не валяй дурака. Лучше честно признайся, ты делала приворот на меня?
Она вдруг ясно осознала, что погубила себя собственными руками. Николай не виделся с Сонькой. Она ничего ему не говорила.
Ксюша перевела дух. Николай смотрел на нее в упор, подбородок его напрягся и выдвинулся вперед.
— С чего ты решил, что я делала приворот? — произнесла она как можно более невозмутимо.
— Потому что все выглядит очень странно. Я на тебя глядеть не хотел, и вдруг ты околдовываешь меня. Заставляешь позабыть об Ольге. Ставишь свечи в изголовье. Твердишь, что тебе нравится полная луна, которая может нравиться разве что шизофреникам. А дальше начинается невообразимое. Ты кричишь во сне, тебе чудится что-то по всем углам. Ты доходишь до нервного срыва. Появление Ольги кажется тебе чем-то сверхъестественным. Могу поклясться, что ты и не видела ее в тот момент, вместо нее было нечто другое. Ужасное. Невообразимое. Так?
Ксюша подавленно молчала. Как он мог догадаться, если это не Телега? Как?
— Ты думаешь, как я догадался? — будто прочитав ее мысли, тише проговорил Николай. — Ольга вчера рассказала мне о том, как ты бредила, когда тебя привезли в больницу.
— Бредила? Я?
— Да. Лежала в беспамятстве и повторяла, как заклинание, одни и те же слова: «Свечи, полнолуние, приворот». Дело в том что… — Николай запнулся, резким движением придвинул к себе стул, сел и посмотрел на Ксюшу без гнева, лишь с жалостью. — В общем, когда я получил травму, у меня было похожее состояние. Друзья и отец потом рассказывали, что я круглые сутки бормотал себе под нос: «Захват. Нужен захват, а потом подсечка». Будучи без сознания, я продолжал переживать в подробностях поединок. Это я к тому тебе говорю, что, когда мозг отключается, наружу выплывает все, что таится в нашем подсознании. То, что тебя беспокоит более всего.
