– Все это случилось после нашей сессии с Мэтью. Что из произошедшего за этот час так потрясло вас?
– Какой я была дурой, что защищала его все эти восемь лет! – Гнев оживил Тельму. Она переложила на стол свою сумку, лежавшую у нее на коленях, и заговорила с большой силой:
– Какую награду я получила? Я вам скажу. Удар в зубы! Если бы я все годы не скрывала это от моих терапевтов, возможно, карты выпали бы иначе.
– Я не понимаю. Какой удар в зубы?
– Вы здесь были. Вы все видели. Вы видели его бессердечие. Он не сказал мне ни «здравствуй», ни «до свидания». Он не ответил на мои вопросы. Ну что ему стоило? Он так и не сказал, почему он порвал со мной!
Я попытался описать ей ситуацию так, как она представлялась мне. Сказал, что, на мой взгляд, Мэтью тепло относился к ней и подробно, с болезненными для него деталями, объяснил, почему он порвал с ней. Но Тельма разошлась и уже не слушала моих объяснений.
– Он дал ясно понять лишь одно – Мэтью Дженнингсу надоела Тельма Хилтон. Скажите мне: какой самый верный способ довести бывшую любовницу до самоубийства? Внезапный разрыв без всяких объяснений. А это именно то, что он сделал со мной!
В одной из своих фантазий вчера я представила себе, как Мэтью восемь лет назад хвастался одному из своих друзей (и побился об заклад), что сможет, используя свои психиатрические знания, сначала соблазнить, а потом полностью разрушить меня за двадцать семь дней!
Тельма наклонилась, открыла свою сумку и достала газетную вырезку об убийстве. Она дала мне пару минут, чтобы прочесть ее. Красным карандашом был подчеркнут абзац, где говорилось, что самоубийцы на самом деле являются вдвойне убийцами.
– Я нашла это в газете за прошлое воскресенье. Может, это относится и ко мне? Может быть, когда я пыталась покончить с собой, я на самом деле пыталась убить Мэтью? Знаете, я чувствую, что это правда. Чувствую прямо здесь. – Она указала на свое сердце. – Раньше мне никогда не приходило это в голову!
Я изо всех сил старался сохранить самообладание. Естественно, я был обеспокоен ее депрессией. И она, безусловно, была в отчаянии. А как же иначе? Только глубочайшее отчаяние могло поддерживать такую стойкую и сильную иллюзию, которая длилась восемь лет. И, развеяв эту иллюзию, я должен был быть готов столкнуться с отчаянием, которое она прикрывала. Так что страдание Тельмы, как бы тяжело оно ни было, служило хорошим знаком, индикатором того, что мы на верном пути. Все шло хорошо. Подготовка наконец была завершена, и теперь могла начаться настоящая терапия.
Фактически она уже началась! Невероятные вспышки Тельмы, ее внезапные взрывы гнева по отношению к Мэтью указывали на то, что старые защиты больше не срабатывают. Она находилась в подвижном состоянии. В каждом обсессивном пациенте скрыта подавленная ярость, и ее появление у Тельмы не застигло меня врасплох. В целом я рассматривал ее ярость как большой скачок вперед, несмотря на ее иррациональные компоненты.
Я был так поглощен этими мыслями и планами нашей предстоящей работы, что пропустил начало следующей фразы Тельмы, но зато конец предложения я расслышал даже слишком хорошо: – …и поэтому я вынуждена прекратить терапию!
Я поторопился ответить:
– Тельма, да как вы можете даже думать об этом? Трудно придумать более неудачное время для прекращения терапии. Именно сейчас вы можете достичь каких-то реальных успехов.
– Я больше не хочу лечиться. Я была пациенткой двадцать лет и устала от того, что все видят во мне пациентку. Мэтью воспринимал меня как пациентку, а не как друга. Вы тоже относитесь ко мне как к пациентке. Я хочу быть как все.
Я не помню точно, что говорил дальше. Помню только, что приложил все силы и использовал все свое давление, чтобы заставить ее отказаться от этого решения. Я напомнил ей о нашей договоренности насчет шести месяцев, до окончания которых оставалось пять недель.
Но она парировала:
– Даже вы согласитесь, что бывает время, когда нужно подумать о самосохранении. Еще немного такого «лечения», и я просто не выдержу. – И добавила с горькой улыбкой: – Еще одна доза лекарства убьет пациента.
Все мои аргументы постигла та же участь. Я уверял ее, что мы достигли подлинного успеха. Я напомнил ей, что она с самого начала пришла ко мне, чтобы избавиться от своей одержимости, и что мы многого добились в этом направлении. Теперь наступило время обратиться к чувствам пустоты и бессмысленности, которые подпитывали обсессию.
Сущность возражений Тельмы состояла в том, что ее потери слишком велики – больше, чем она может пережить. Она лишилась надежды на будущее (под этим она понимала свой «ничтожный шанс» на примирение); она потеряла лучшие двадцать семь дней своей жизни (если, как я уверял ее, любовь не была «настоящей», то она утратила сохраняющееся воспоминание о «вершине своей жизни»); и, наконец, она потеряла восемь лет непрерывной жертвы (если она защищала иллюзию, то ее жертва была бессмысленной).
Слова Тельмы были так убедительны, что я не нашелся, что ей возразить, и смог лишь признать ее утраты и сказать, что ей предстоит многое оплакать и что я хотел бы быть рядом, чтобы поддержать ее в скорби. Я также попытался объяснить, что горе невыносимо болезненно, когда оно возникает, но мы можем сделать многое для того, чтобы предотвратить его появление в дальнейшем. Возьмем, к примеру, то решение, которое она принимает в данный момент: не будет ли она – через месяц, через год – глубоко сожалеть о прекращении лечения?
Тельма ответила, что хотя я, может быть, и прав, она дала себе самой обещание прекратить терапию. Она сравнила наш сеанс в присутствии Мэтью с визитом к онкологу по поводу подозрения на рак.
– Вы очень волнуетесь, боитесь и снова и снова откладываете визит. Наконец врач подтверждает, что у вас рак, и все ваши волнения, связанные с неизвестностью, заканчиваются – но с чем же вы остаетесь?
Когда я попытался привести в порядок свои чувства, то понял, что одной из первых реакций, которая привлекала к себе внимание, было: «Как ты можешь так поступить со мной?» Хотя мой гнев отчасти проистекал из моего собственного бессилия, я также был уверен, что это реакция на чувства Тельмы ко мне. Я был виновником всех трех ее утрат. Именно мне пришла в голову идея встретиться с Мэтью, и именно я отнял у нее все иллюзии. Я был разрушителем иллюзий. Я понял наконец, что выполнял неблагодарную работу. Само словосочетание «разрушение иллюзий», несущее в себе негативный, отрицательный оттенок, должно было насторожить меня. Мне вспомнился «Продавец льда грядет» О’Нила и судьба Хики, разрушителя иллюзий. Те, кого он пытался вернуть к реальности, в конце концов восстают против него и возвращаются к иллюзорной жизни.
Я вспомнил сделанное несколько недель назад открытие, что Тельма прекрасно знала, как наказать Мэтью, и не нуждалась в моей помощи. Думаю, ее попытка покончить с собой действительно была попыткой убийства, и теперь я полагал, что ее решение прекратить терапию тоже было формой двойного убийства. Она считала прекращение лечения ударом по мне – и была права! Она чувствовала, как важно было для меня добиться успеха, удовлетворить свое интеллектуальное честолюбие, довести все до конца.
