– Мардж – дрянь. Вы знаете, что она дрянь. Как вы выносите ее? Дрянь! Дрянь! – и затем началось самое изумительное театральное представление, какое я когда-либо видел: она начала передразнивать Мардж. Каждый жест, который я наблюдал месяцами, каждая гримаса Мардж, каждое действие проходило передо мной в хронологическом порядке. Вот Мардж, робко пришедшая ко мне в первый раз. Вот она скорчилась в углу моего кабинета. А вот она с огромными, полными паники глазами, умоляет меня не оставлять ее. Вот она в состоянии аутогипноза, с закрытыми глазами дрожащие веки прикрывают исступленные движения, напоминающие фазу быстрого сна. А вот она со своим лицевым спазмом, с искаженным, как у Квазимодо, лицом, почти не способная говорить. Вот она съежилась за своим креслом, как Мардж привыкла делать, когда боялась. Вот она с издевкой и пафосом жалуется на ужасные приступы колющей боли в матке и груди. Вот она высмеивает заикание Мардж и некоторые ее знакомые фразы:
«Я т-т-т-т-а-а-к-к-к рад-д-да, что вы мой психиатр!» Опустившись на колени: «Я н-н-нра-а-авлюсь вам, д-д-доктор Ялом? Н-н-не б-б-бросайте м-м-меня, я исчез-з-з-аю, когда вас нет рядом».
Представление было необыкновенным, напоминающим выход на поклон актрисы, исполнявшей в пьесе несколько ролей и развлекающей публику мгновенным преображением в каждого из персонажей. (На минуту я забыл, что в этом театре актриса не была на самом деле актрисой, а всего лишь одной из ролей. Настоящая актриса, то есть отвечающая за свое сознание, оставалась скрытой за сценой.)
Это было виртуозное, но, безусловно, жестокое представление, разыгранное «Я» (я не знал, как еще ее назвать). Ее глаза горели, пока она продолжала поносить Мардж, которая, как она сказала, была неизлечимой, безнадежной и жалкой. Мардж, сказала «Я», должна написать автобиографию и назвать ее (тут она усмехнулась) «Рожденная быть жалкой».
«Рожденная быть жалкой». Я улыбнулся против своей воли. Эта Безжалостная Красавица (Отсылка к поэме Джона Китса La Belle Dame sans Merci. – Прим. ред.) была опасной женщиной. Я чувствовал, что по отношению к Мардж нечестно, что я нахожу ее соперницу столь привлекательной и так увлечен ее имитацией самой Мардж.
Вуаля! – внезапно все кончилось: «Я» закрыла глаза на одну или две минуты, а когда они открылись, она исчезла и вернулась Мардж, плачущая и испуганная. Она уронила голову на колени, тяжело дыша и медленно приходя в себя. Несколько минут она всхлипывала, а потом наконец заговорила о том, что случилось. (Она хорошо помнила все происшедшее.) Раньше у нее никогда не было расщепления – или нет, один раз, третью личность звали Рут Энн, но женщина, которая появилась сегодня, никогда прежде не возникала.
Я был сбит с толку тем, что случилось. Моего основного правила относиться к Мардж как к равной теперь было недостаточно. К какой из Мардж? К всхлипывающей Мардж, сидевшей напротив меня, или к сексуальной и беззаботной Мардж? Мне казалось, что главным вопросом были мои отношения с пациентом, наше событие (слово из бесконечного арсенала громоздких фраз Мартина Бубера), то есть связь между мной и Мардж. Если я не смогу сохранить эти отношения, искренность в них, теряется всякая надежда на успех терапии. Необходимо было изменить мое основное правило: «Относиться к пациенту как к равному», на «Быть верным пациенту». И в первую очередь я не должен позволить той, другой Мардж соблазнить себя.
Пациент может стерпеть неверность терапевта за рамками встреч с ним, когда время принадлежит ему. Хотя понятно, что терапевты вовлечены в другие отношения, а в приемной уже ждет другой пациент, существует молчаливое соглашение не замечать этого в терапии. Терапевт и пациент притворяются, будто их отношения моногамны. И терапевт, и пациент втайне надеются, что выходящий и входящий пациенты не встретятся между собой. В самом деле, чтобы предотвратить это, некоторые терапевты оборудуют в своем кабинете две двери – одну для входящих, другую – для выходящих.
Но пациент имеет право ожидать верности в течение своего времени. Мой негласный контракт с Мардж (как и со всеми моими пациентами) заключался в том, что пока я с ней, я целиком, всем сердцем и исключительно с ней. Мардж открыла передо мной иное измерение этого контракта: я должен быть с ее наиболее подлинной личностью. Отец Мардж, изнасиловавший ее в детстве, участвовал в развитии ее ложного сексуального «Я» – вместо того, чтобы поддерживать отношения с этой целостной личностью. Я не должен повторить эту ошибку.
Это было нелегко. Честно говоря, я хотел снова увидеть «Я». Хотя я знал ее меньше часа, я был ею очарован. На тусклом фоне многих часов, проведенных с Мардж, этот соблазнительный фантом выделялся с ослепительной яркостью. Такие личности не часто попадаются в жизни.
Я не знал ее имени, и она не обладала большой свободой, но мы оба знали, как найти друг друга. На следующей сессии она несколько раз попыталась снова прийти ко мне. Я мог видеть, как веки Мардж подергивались и глаза закрывались. Всего через одну-две минуты мы снова были бы вместе. Я чувствовал себя пылким и глупым. Мое сознание заполняли сладкие картины давно минувшего. Я вспоминал, как ждал в окруженном пальмами Карибском аэропорту, когда приземлится самолет и я увижу свою возлюбленную.
Эта женщина, «Я», она понимала меня. Она знала, что я устал, устал от всхлипываний и заикания Мардж, от ее паники, от того, как она забивается в угол или прячется под стол, от ее тонкого детского голоска. Она знала, что мне нужна настоящая женщина. Она знала, что я только притворяюсь, будто отношусь к Мардж как к равной. Она знала, что мы не равны. Как мы могли быть равны, если Мардж вела себя как ненормальная, а я опекал ее, выдерживая ее безумие?
Театральное представление, устроенное «Я», на котором она разыгрывала отрывки из поведения Мардж, убедило меня, что мы оба (и только мы оба) понимаем, через что мне пришлось пройти с Мардж. Она была блестящим, прекрасным режиссером, который создал этот фильм. Я мог бы написать клиническую статью о Мардж или рассказать коллегам о ходе терапии, но никогда не сумел бы передать суть моего опыта с ней. Он был невыразим. Но «Я» знала. Если она смогла сыграть все эти роли, она должна была быть скрытым разумом, управляющим всеми ими. У нас было нечто общее, недоступное выражению на человеческом языке.
Но верность! Верность! Я обещал себя Мардж. Если я объединюсь с «Я», это будет катастрофой для Мардж: ей останется роль простой марионетки, эпизодического персонажа. Именно этого, безусловно, и хотела «Я». «Я» была Лорелеей, красивой и манящей, но и смертельно опасной – воплощением всей ярости и ненависти Мардж к самой себе.
Поэтому я оставался верен, и когда начинал чувствовать, что «Я» приближается, – например, когда Мардж закрывала глаза и начинала впадать в транс, – то быстро будил ее, крича: «Мардж, вернитесь!»
После того как это произошло несколько раз, я понял, что главное испытание еще впереди: «Я» неуклонно собирается с силами и отчаянно пытается вернуться ко мне. Момент требовал принятия решения, и я решил занять сторону Мардж. Я принесу Мардж ее соперницу в жертву, ощиплю ее, разорву на куски и понемногу скормлю Мардж. Техника скармливания заключалась в том, чтобы повторять один стандартный вопрос: «Мардж, что бы сказала Она, если бы была сейчас здесь?»
