– Тренировка только завтра, – ответил Саша после долгой паузы. На нейтральные вопросы он отвечал чуть лучше, чем на те, что относились к произошедшему. Я понимала, ему тяжело. Я понимала, его только что прилюдно унизили, вывели из здания под руки, под охраной, а Постников не замедлил сделать все свои выводы – он сделал их еще до того, как подойти к Сашиному столу.
– Я тоже приду, если ты не против.
– Я не против, – ответил он, и я взбесилась. Какое-то подобие человека! Где Саша Гусев?
– Ты что, не собираешься ничего делать? Ты же ни в чем не виноват, да?
– Я не хочу об этом говорить, – услышала я в ответ. Он сказал это куда жестче, он напрягся и даже, кажется, насторожился.
– Не хочешь об этом говорить? Это, знаешь ли, последнее, что я ожидала услышать.
– Ну, извини, – пробормотал он довольно грубо, – что разочаровал тебя. Если ты хотела подробностей, тебе лучше спросить у Постникова.
– Я не хочу подробностей, – почти закричала я. – Я хочу тебе помочь, ты не понимаешь?
– Ты что, мой рыцарь в сияющих доспехах? – Сашино лицо – гримаса отвращения. К нам подходит официант, он смотрит на нас с подозрением, он не одобряет, боится, что мы начнем тут у него ругаться. Он явно решил, что мы парочка, а парочки всегда ругаются.
– Извините, – бормочет он, – но штруделя тоже нет, закончился.
– Вы что, съели мой штрудель? – Я возмущена, и глаза официанта становятся как красный сигнал светофора.
– Я съел? Я ничего не ел.
– А кто съел? Пушкин?
– Люди съели. – Официант оскорблен, он считает, что я попросту измываюсь над ним. Он не так уж и не прав. – Могу предложить блинный торт.
– Блинный торт – это просто что-то, что вы делаете из остатков еды, которые уже невозможно продать. Куча блинов, залитая сгущенкой. Видела я ваш блинный торт.
– Фая, зачем ты пришла? – поворачивается ко мне Саша. – Зачем, а? – Его раздражение прорывается, что, видимо, неплохо, но оно выплескивается на меня, а это нехорошо.
– Почему ты не скажешь мне, что ты ни в чем не виноват? Почему не объяснишь все? – Я говорю, а официант стоит и слушает, не понимая, что ему делать. Я поворачиваюсь к нему. Я говорю, что ничего не хочу, даже кофе. Он пугается, кофе уже заказан, и он боится, что я не стану за него платить. Мне становится стыдно за свое поведение, и я заверяю официанта, что у меня нет никаких претензий и что я выпью этот чертов кофе и могу даже заказать салат по его выбору. Я уверена, что он плюнет мне в этот салат. Я бы плюнула. Наверное. Хотя я никогда ничего подобного не делала и не верила, что кто-то пойдет на такое – плюнуть в чью-то еду. Наконец официант уходит, и мы с Сашей снова молчим. На этот раз я решаюсь задать вопрос, который меня по-настоящему волнует.
– Ты что, действительно подписывал эти акты?
– О, ты и об актах знаешь! – восхитился он. Его губы растянулись в неулыбчивую улыбку-гримасу, когда ничто не улыбается, а мышцы лица просто насильно растянуты. Мне стало страшно, а Саша продолжил: – Быстро работает телеграф, или как там оно называется? Сарафанное радио.
– Подписывал или нет? – нахмурилась я.
– А с чего ты взяла, что я буду отвечать на твои вопросы? Только потому, что ты принесла мне ракетки? А откуда я знаю, что это не было так задумано? Постников и его братья по разуму прессуют меня на двадцать седьмом, потом выкидывают из здания, отбирая мои личные вещи, а затем подсылают тебя, чтобы добиться каких-нибудь признаний?
– Меня? – Я побелела и захотела плеснуть остывший кофе из его кружки прямо ему в лицо. Еле удержалась. Холодно переспросила, кто именно меня подослал. Не Постников ли?
– А почему не Постников?
– Ты ведь квартиру купил, да? Что никому не рассказал-то? Зажал новоселье?
– Послушай, Ромашка… знаешь что… иди ты отсюда, а? Пожалуйста, оставь меня в покое. И не надо меня спасать, я тебя прошу. Я сам разберусь… как-нибудь. – И Саша отвернулся так, словно меня и рядом не стояло. В смысле, не сидело. Все – его словно подключили обратно, он вскочил с места, бросил на стол какие-то купюры и зашагал к выходу, не посмотрев в мою сторону. Хотя я сверлила его взглядом. Он хлопнул дверью и вылетел из кафе. Затем огляделся по сторонам, я видела его через большое витринное стекло, и побежал к метро. Я вдруг заметила, что его сумка осталась висеть на спинке стула. Подскочив, я схватила ее и побежала ко входу. Мы столкнулись в дверях. Он увидел меня, увидел свою сумку в моих руках, но вместо того, чтобы обрадоваться, поблагодарить или, я не знаю, просто промолчать, он сжал зубы и вырвал сумку у меня из рук так, словно я ее зажала специально и не отдаю. Я могла поклясться, что он напуган, что боится чего-то – что я заглядывала к нему в сумку? Чего-то еще.
– Достали вы меня все! – процедил он, я видела, как ходят его желваки, как пульсирует на виске вена. Осторожно, высокое напряжение.
– Сам-то нормальный? С каких это пор я стала тебе врагом, а? Саша, ты чего, с ума сошел? Эй, я хочу помочь. Разобраться.
– Не надо, серьезно, Фая. Оставь все как есть. Слышишь? – И он ушел, оставив меня в состоянии еще более глубокой задумчивости, чем та, в какой я пребывала, когда только пришла в кафе.
– Ваш салат, – услышала я голос официанта. Я обернулась. Официант стоял с огромной тарелкой салата и чашкой кофе в руках. Я вздохнула и вернулась к столу.
– Плюнули или нет? – спросила я таким обреченным голосом, что официант рассмеялся. Я подняла руку, словно пыталась удержать его и не дать приблизиться ко мне. – Не надо, не говорите. Пусть это будет сюрпризом.
– Картой или наличными? – спросил он с такой надеждой, что тут уже пришел мой черед улыбаться. Я посмотрела на лежащие на столе купюры, Саша оставил столько денег, что получалось, что он угостил меня ланчем. Богатый, денег не жалеет. Я запустила вилку в гущу залитой соусом зелени и подумала – почему все-таки он не сказал, что невиновен? Почему не рассказал про квартиру? Машка Горобец, да и сестра моя вечно твердят мне, что я не разбираюсь в людях. Мог Саша Гусев быть таким вот хорошим приятелем, веселым, добрым, с бадминтонной ракеткой в руках, и одновременно коварным хакером, который украл восемь миллионов, планировал украсть больше, пытался подставить Кренделя, подделать его подпись, заставлял меня делать математические модели, заранее зная, что само их изготовление может меня, как это правильно сказать….
Скомпрометировать. Или на основе этих моделей мне можно инкриминировать…
Я безо всякого энтузиазма дожевала салат и отправилась на работу. Мысль, что Саша Гусев вполне «мог», а Витя Постников «был прав», меня угнетала и лишала последней мотивации и веры в людей. Ни то ни другое не были моими сильными сторонами, даже в лучшие дни я верила в людей не больше, чем баптисты в корпускулярно-волновой дуализм. Во все времена люди стремились любой ценой объяснить необъяснимое и обуздать неуправляемое, и все это – чтобы не думать о том, о чем думать было неприятно. Но теперь мне приходилось думать обо всем, и мне это не нравилось.
