– Все. Напугал, морда чекистская! Почему я безоружен?
– О, очухался! Как ты стрелять собрался?
– Тебя не икает! Оружие мне!
Он протянул мне свой ППС.
– У вас гусеница порвана, – сообщил он.
– Громозека, слышь?!
– Уже иду! – донеслось глухо из недр «Единорога».
– О, боженьки! – вскрикнула докторша.
– Что?
– Их так много! Что же нам делать!
– Конкретно – сколько, чего?!
– Под сотню, – ответил вместо неё Чекист, – одних танков полсотни.
– Так, залазь давай! Радистом будешь!
– Я привел радиста. Иващенко, ходь сюда! Совсем плох, командир?
– А ты попробуй!
Чекист сморщился:
– Не хотелось бы.
– Мне хотелось?
Он пожал плечами, потом мигнул мне глазами и побежал дальше.
С появлением радиста посыпались доклады. Чувствовалась нервозность командиров. Сто боевых машин на один километр фронта – это сила! Пусть танки только половина, всё одно не сдержать! Дивизия! Её в хвост и гриву!
Воюю вслепую. Про истощение ресурса
Надо успокоить людей, что-то придумать. А мне как-то совсем хреново стало. В глазах бордовые всполохи, боль накатывает тошнотворными волнами, в ушах набат колокольный. Как всё неудачно складывается! Прохор! Где этот подросток-экстрасенс?!
Как по волшебству, он и появился. Как горный, свежий и холодный, воздух сдул всю эту муть, в глазах (глазе, левом) прояснилось.
– Сделай что-нибудь, брат! Подними меня на ноги! Хоть на день! Отобьем немца, а там и помереть можно, – прохрипел я.
Надо мной склонились четыре головы. Холодные стволы глаз Чекиста, огромные от ужаса глаза докторши, красно-чёрное ухо Громозеки, две дорожки слёз из-под крепко зажмуренных глаз Прохора. Я чувствовал горячие утюги его ладоней на своей груди. С каждой секундой мне становилось легче.
Стволы глаз Чекиста сместились с моего лица на лицо докторши.
– Сердце не выдержало, – прочёл я по губам.
Тут Прохор дёрнулся всем телом, вытянулся, рухнул на меня. Его быстро сняли.
– Как он? – спросил я.
– Как ты? – спросил Чекист, проигнорировав мой вопрос.
– Лучше помогите подняться. И Прохору помогите. Блин, как бы я был без него?
Меня подняли. Оказалось, я терял сознание. Я не помнил, как меня вытаскивали из «Единорога».
– Связь на общей волне! – приказал я, хватая Чекиста за руку и выворачивая её, чтобы взглянуть на часы. Мои-то в очередной раз накрылись вчера.
– Слушаем все Медведя! – сказал я в трубку. – Вот и пришёл час нашего последнего и решительного боя. Я верю в вас, братья! Верю, что руки ваши тверды, сердца крепки. Мы не сдадимся! Мы не побежим! Бейте фашиста крепко и смело! Стоять насмерть не нужно. Как почуете, что надо отходить – отползите. На запасную позицию, правее, левее. Не стойте на месте! Маневрируйте! Будьте везде и нигде! Пусть у немца земля под ногами загорится. Не лезьте в лоб. Бейте в борт. Ещё раз повторю: огонь и манёвр! Удачной охоты, братья!
И вдруг на общей волне вклинился незнакомый звонкий девичий голос:
– Товарищи! Не бойтесь! Сражайтесь! Сталин с нами!
Голос был настолько силён, а слова так точно попали в цель, что дрожь побежала по спине.
– Что это было?
– Кто это? Как? На нашей волне? – сыпались вопросы со всех сторон.
– Не важно! – закричал я. – Работаем! По машинам!
Радист протянул мне трубку. Это был мой начштаба. Оказалось, пробомбили мой ремзавод, Гинзбург ранен.
– Что ж так хреново-то всё! – взвыл я. Если потеряю полк, по голове не погладят, а за генерала-конструктора просто голову открутят, как перегоревшую лампочку. Да не в этом дело! Человек-то неплохой. И нужный. Что делать?
– Что случилось? – спросил меня голос жены. Меня аж затрясло. Зачем ты говоришь её голосом?
– Ты! Точно ты! В тыл! Спаси его, слышишь? Бери Прохора и спаси его! – я схватил её за плечи, затряс так, что голова стала болтаться, пилотка упала.
– Кого?
– Генерала! Еврея! Конструктора! Это тот, что придумал наши самоходки. Спаси его!
– Я за твою жизнь отвечаю.
– Пох, слышь, пох на мою жизнь! Генерала спаси! Нам нужна его голова! Нам нужны его изобретения!
– Нет, у меня другой приказ!
– Нет, у тебя теперь этот приказ! Я твой командир! Садись в «Единорога»!
– Нет!
– Гля! Я щас застрелюсь, нах! И не станет твоего приказа, сука! Делай, что сказал, пока в табло не дал!
Она в ужасе отшатнулась, заревела.
Чекист осуждающе смотрел на меня.
– Что вылупился? Сопроводишь! Я вас, сук! Бери этот самоход, Прохора, врачиху и дуй на ремзавод! Она до Прохора отработает. А сам потом паникёров наших разворачивай.
Взгляд Чекиста изменился.
– Думаешь, побегут?
– Ты чё время тянешь? Каждая секунда дорога! Да, сам! Этот щегол сможет остановить панику? Нет? Не её же мне посылать?
«Единорог» резво развернулся и умчался в тыл. Радисты погрузили на свои хребты ящики радиостанций, и мы перебежками, кланяясь каждому разрыву, побежали в другой капонир – это место уже было засвечено. Того и гляди накроют.
На новом месте развернули рации, морячок стал диктовать целеуказания, я – ценные указания по управлению боем. Только бой становился неуправляемым. Место действия скрыл дым и пыль, огонь, взрывы. Экипажи машин маневрировали в этом сплошном море смерти, стреляли по немцам, только на каждый наш выстрел в ответку прилетало шесть – десять.
Спасало одно: «Единороги» – довольно низенькие машины, а воронежская земля хотя и считается степной, но сильно пересеченная – изобилует небольшими перепадами, обильно растёт трава, кусты и деревья, особенно клён, этот канадский сорняк. Потому пока удавалось сдерживать противника, наносить ему существенный урон. Как ни говори, ЗиС-3 – довольно мощное орудие, простое в использовании, с высокой скорострельностью и приемлемой кучностью. Мощности орудия хватало для поражения почти всех целей на поле боя. Попадания 76-мм бронебойного снаряда выдерживали только последние модификации Pz-III и Pz-IV да «Штуги» – штурмовые орудия врага, но только лобовой проекцией. Остальная бронетехника врага была лакомой печенькой. А мощи осколочно-фугасного снаряда хватало для подавления пехоты и небронированных целей (в том числе пулемётных и артпозиций). Опять же повторюсь, скорострельность и кучность была такая, что выбрав цель, экипаж добивался её уничтожения за полминуты, то есть за три – шесть выстрелов.
