– А ты бы помог?
– Меня она и к людям-то не подпускала с этим, – усмехнулся Прохор, – мал, говорит, людей править. На скотине учись.
Понятно, что мы рты пораззявили: что же тогда его мать умела, если Прохор – неумеха?
Вот такой разговор состоялся. Должен признаться, что я – подлец. Всю эту правдоподобную ахинею я нес с одной целью – привязать Прохора к себе. Зачем? Глупый вопрос. Жить хочу. Нет, не так – не хочу живым трупом гнить, как этой осенью. Бог мне смерти не даёт, но от боли не избавляет. Ещё раз подобного не перенесу – застрелюсь. И так весь седой стал, налысо пришлось обстричься, чтобы людей не смущать, а щетина всё одно белая лезет на подбородке. То, что мне попался такой экстрасенс, уже чудо. За три десятка лет прошлой жизни я встретил только двух слабеньких. Одна – гадалка, живущая в деревне, меня к ней возила мать, узнать, излечима ли одна из моих врождённых болячек. Гадалка долго хмурила брови, но ничем мне помочь не смогла. А вот про болячки матери многое рассказала. Болячки, сглазы, порчи и подобное она видела, и это правда, но вот сделать с ними ничего не могла. Другая работала в поликлинике, к которой я был приписан. К ней отправляли больных её коллеги, когда попадали в затруднительное положение и не могли точно поставить диагноз. Точный диагноз – это уже наполовину излеченный пациент. Меня лечили от воспаления почек, эта смуглая врачиха поводила руками у моего живота и спины, не прикасаясь (её руки излучали тепло, как инфракрасный обогреватель), и установила воспаление нерва на фоне смещения позвонка. Лечить тоже не умела, только диагностика. А тут чудо – Прохор! Не отдам! Такая корова нужна самому! А не отдать его можно, только если никто ничего не пронюхает. Вот такой я поганец-попаданец.
Прохор убежал. Я сунул за пазуху порядком обтрепавшегося всего за день масккостюма пару тяжеленных дисков, сменил диск на пулемёте с сошками, выскочил из танка. Эти двое тоже рванули на выход.
– Куда? Сидеть на месте! Обеспечить подавляющий противника огонь! Это приказ!
Глаза у обоих как у побитых собак. Мальчишки! Обиделись, что не взял их на развлекуху. Это игрушка серьёзная, ребята. Война называется. А вы свой лимит удачи вчера ещё исчерпали. Вот и у политрука лимит вышел.
Я сорвал красный флажок с огрызка антенны (уже пробит), выдернул шомпол из валяющейся у танка немецкой винтовки, продел флажок, закрепил шомпол сзади меж ремней броника. Чем я не самурай? Они ведь так флаги носили, за спиной?
Политрук скрипел зубами, пока Прохор его перевязывал. Кровотечение уже прекратилось (само или Прохор помог?). Я встал рядом на колено.
– Первое ранение?
Сергей кивнул.
– Это дело знаковое и очень волнительное, как первая брачная ночь. Потом уже становится обыденностью. Ты женат?
– Нет. Невеста ждет. Решили после войны жениться.
– Дурак, бабу мужа лишил, – пожал я плечами, повторил ещё раз: – Дурак. Хоть одну ночь, но она бы была женой, любимой. Теперь зароют тебя в битом кирпиче, а она так и до старости вкуса любви не ощутит.
Сергей заскрипел зубами.
– Это хорошо, что ты злишься. Так быстрее заживает. И в отпуск отпросись. И обженись обязательно. А лучше – обвенчайся.
– Я комсомолец!
– Богу всё едино, комсомолец ты, коммунист или анархист. Все мы его дети, в какой бы цвет ни выкрасились.
Я встал в полный рост прошёлся позади залегших штрафников.
– Что, ребята? Ссыте, когда страшно? Тогда долго лежать не советую – примёрзнете концами к земле.
Перед моим лицом пролетела трассирующая пуля. Я махнул рукой, словно от назойливой мухи.
– Долго лежать будем? Или опять я за вас всё делать один должен?
– Пошёл ты! – зло крикнул в ответ один из бойцов.
– Я-то пойду. Без проблем. А вы со мной пойдёте? Или так и будете тут отморожение сосисок зарабатывать?
Молчат. Головы за кирпичи прячут. Страшно им. Так и мне страшно. Все внутренности в ледяной комок сжались. Но надо! Федя, надо!
Вставай, страна огромная!
Вставай на смертный бой!
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой!
Это я запел, когда переходил через осыпь кирпичей, что была когда-то зданием. Я так боялся, что не пел, а ревел раненым медведем. Казалось мне, стволы всех немцев сейчас повернулись на меня, тысячи пуль летят только в меня, в меня одного!
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна!
Идёт война народная,
Священная война!
Поднялись следом немногие: политрук, Прохор, ротный на правом конце цепи, Брасень – на левом. Прохор, кстати, пел таким мощным голосом, что Паваротти, наверное, курит нервно в сторонке, а Баскова уже реанимация увезла. Не голос – паровозный гудок. Но следом ещё десятки глоток завыли, захрипели, заорали, в песню выплеснув свой страх, свою злость.
Я шёл демонстративно парадно – флажок бьётся над головой, пулемёт на плече, спина прямая, плечи развёрнуты, ноги чеканят шаг, насколько это возможно в валенках.
Вот и все поднялись! Идут с перекошенными лицами. Больше нет нужды в этом дурацком спектакле презрения смерти.
– Ура! – взревел я и перешёл на бег. Осталось полсотни метров до мелькающих касок врагов, рванул во все лодыжки!
Заметил подходящую цель, рухнул на колено, рубанул из пулемёта – аж каска немца подлетела. А меня отдачей опрокинуло – стрелять из пулемёта с рук ещё и научиться надо. Перекатился пару раз, вскочил, ещё пару раз прыгнул, и вот я уже завис над их окопом, залил его свинцовым дождём из ДТ, на этот раз принял отдачу в расчёт, наваливаясь на пулемёт всем телом. ДТ оказался прекрасным окопным помелом – окоп чист. В том смысле, что живых больше нет. Пора дальше!
Огромной силы молот лупанул меня в грудь, снося с ног. В глазах потемнело. Отхватил я опять пулю в броник. Судя по удару и углу прихода, по мне попал с верхнего этажа или снайпер, или пулемётчик. Я совсем натурально, без усилий изображал покойника. Блин! Я даже дышать не мог и ничего не видел. Зато слышал:
– Ура! Суки! Ма-а-а-м-а-а! А-ах-х! У-у-у-р-роды-ы!
И всё это пронеслось мимо меня.
– Живой? – спросил над моей головой голос. Я закивал, а голос Прохора ответил:
– Живой он! Помоги убрать его отсюда. Видишь, снайпер его сверху подстрелил.
Меня подняли, поволокли. От тряски и боли потерял сознание.
Судьба Голума
(наше время)
Предательство
Разбудил меня датчик движения. Я глянул на экран. Кум стоял у ворот, махал рукой камере. Я метнулся к холодильнику, накидал на стол закуси, початую бутылку, пошёл открывать ворота.
– И чего тебе не спится?
