– И его тоже уничтожим! Спасибо тебе, пехота! Как звать-то?
– Виктор.
– Я Антон. Комбат. Только от батальона у меня видишь что осталось? Мы тут у тебя покуролесим до утра. Сейчас пушки разобьём, поедем немца пугать. Присоединяйся!
– С удовольствием! Только людей у меня мало осталось.
– Да, неслабо вы тут повоевали. – Мы пошли обратно, вниз. – Комдив очень доволен, он на НП полка за боем следит. Представление на тебя написал, а тут твой политрук пришёл, говорит, ты от командования самоустранился, в отбитом танке отсиживаешься. А командует какой-то штрафник.
– Я и есть тот штрафник.
– А, вот в чём дело! Я думал, ты ротный. Я слышал, как полковник по телефону барабанные перепонки рвал. Думал, тебе.
– А я-то думаю, что за отделение так резво в атаку шло? А это ротный реабилитируется.
Танкист хмыкнул, пожал мне руку, полез в танк. Он чуть вывел танк из укрытия, повернул башню, ещё чуть прополз вперёд. Танковая пушка плюнула огнём, потом быстро ещё два раза. Проехал чуть вперёд – ещё два выстрела, быстро сдал назад, спрятавшись за дом. Потом пополз на другую сторону – решил вторую пушку разбить из-за того угла.
Второй танк стоял перед левым нашим «бастионом», заливал огнём и свинцом окна дома на малейшую вспышку оттуда.
Я собрал людей, сколько смог, повёл на штурм левофлангового дома. Управились быстро – немцев было только трое, не смогли сбежать.
А потом верхом на танках ходили в набег на немцев. Все шесть человек. Немца попугали, пушки до конца расплющили, захватили два пулемёта, автоматы (винтовки не брали), гранаты, боеприпасы, фляги и ранцы, портупеи с кобурами, планшетку и бинокль убитого артиллерийского офицера. Так же, верхом, вернулись. Танкисты поставили машины под стены центрального дома, оставили нам их выгружать, сами пошли помогать своим техникам-ремонтниками оживлять, как они сказали, Т-28 (оказалось, так называется отбитый мною танк).
Я вздохнул глубоко. Устал безумно. Да, не мальчик уже – несколько суток почти без сна и еды бегать под пулями. Но надо! Пора собирать камни. В смысле людей. Ротного опять не видать и не слыхать. Значит, опять мне. Девиз ежанутых: если не я, то кто? Я – явно ежанутый.
Прямо под ноги мне выкатился откуда-то Кот.
– Командир! Казачок вернулся. Тебя ищет.
– Пустой?
– Не, с мешком.
– Кот, ты что жуёшь?
– Колбасу. Будешь?
– Ты ещё спрашиваешь? Ох, Кот, доберусь я до тебя, хвост-то тебе укорочу, – бухтел я. Отломил от того полукруга, что он мне дал, половину, вторую протянул обратно.
– Поражаешь ты меня, командир.
– Чем же?
– Что ты мне обратно суёшь? Думаешь, у меня больше нет? Ешь, ешь. А почему ты меня не пристрелил?
Переход с темы на тему был таким неожиданным, что я поперхнулся.
– В смысле?
– Я же тебя пасти приставлен, в спину тебе стрелял. Я думал, прибьёшь.
Я сосредоточенно жевал. Потом спросил:
– А сам не догадываешься?
– Нет.
– Ну, и живи в счастливом неведении. Долго ещё?
– Пришли уже. Ваня?
– Тут он, командир, – раздался тихий шёпот как из-под земли. Они в яме сидели.
– Так, Ваня. Мне некогда с ним возиться. Дознание умеешь делать?
– На дознании был. Только дознавали меня.
– Вот и хорошо. А ты, Кот?
– Не, я боец. Не следователь.
– Осназ? Вас должны были учить полевому экспресс-допросу. Останешься тоже. Что мне от него нужно? Признание его не нужно, и так понял, что он гнида. Нужно мне знать: он в одну харю хомячил, или с указки покровителей сверху? Кто, что, когда, как. Схемы их мошеннических комбинаций, куда девали награбленное. Имена, фамилии. Вам всё понятно? Тогда работайте. Жизнь его мне не нужна – будет упрямиться – сделайте ему очень больно. Очень-очень. Больно. Он уже погиб сегодня в рукопашной, обороняя левофланговый дом.
– Всё ясно, командир.
А я вернулся к роте. И комиссар наш вернулся.
– Ты что тут делаешь? Почему не в госпитале? Тебе же плечо прострелили!
– Приказ принёс передать позиции третьей роте второго батальона. Пулемёты и тяжёлое оружие приказано оставить им. Нас отводят в тыл на переформирование.
– Ну, и слава богу! Надо, гражданин начальник, всё облазить, всё собрать. Могут раненые остаться. И Брасеня не вижу. Много работы, звездатый ты мой. Пошли.
Брасеня мы нашли. Почти целого. После очередного взрыва крыша под ним просела, он рухнул этажом ниже, каска соскочила, схлопотал чем-то твёрдым и тяжёлым по куполу и провалялся финал боя в отключке. И винтовку разбил.
Собрали людей, имущество, своё и трофейное, раненых отправили в тыл на подводах. Встретили смену, поводил ротного Васю по нашей обороне, показал, рассказал. Потом собирали убитых, углубили воронку, схоронили, простились. И изувеченного старшину тоже тут закопали.
К этому времени танкисты, отчаявшись завести Т-28, зацепили его сразу обоими Т-26 и решили уволочь в тыл для более детального, так сказать, изучения. Комбат-танкист Антон любезно предложил подбросить. Мы не стали ломаться, нагрузили танки трофеями выше крыши, так что самим мест не хватило. Мы не сильно расстроились – хоть и пешком, зато налегке.
А ротного мы так и не нашли. Ни среди живых, ни среди мёртвых. Может, ранен?
Из боя я вывел тридцать шесть человек. Позавчера было почти две сотни. Антон-комбат сказал, что это очень скромные потери, учитывая, что нам удалось сделать.
– И что же нам удалось?
– Ввести в заблуждение противника. Он теперь уверен, что именно здесь дивизия наносит главный удар. И что мы ввели в бой последние резервы – это мои танки. А на самом деле это они теперь стянут сюда свои резервы, а комдив бьёт намного севернее. Всеми своими силами. Так что отделались малой кровью. И даже танки мои целы. И на один больше стало. Двадцать восьмой – хорошая машина. Отремонтирую, вдвое сильнее стану. Как же удалось отбить его целым, не знаешь? Немец обычно взрывает всё, что забрать не успевает.
– Не успели. Ребята их вырезали раньше, чем они мяукнуть успели.
– Ох, и ловкие ребята. А не знаешь, кто это был?
– А тебе зачем?
– Проставиться хочу. Литр коньяка с меня. Трофейного, французского.
– Не жалко?
– Жалко. Берегу уже долго. Только за танк – не жалко.
– Тогда гони литр. Я это был. Вот с этими двумя охламонами.
– Да ну, брешешь! Коньяка захотел на халяву.
– Правду говорю. Ты не обратил внимания на наше оружие? Мы же как раз с танка и сняли. А Кот внутри своей кровью написал: «Кот».
