– Изоляция.
– Уничтожение переносчиков. Изолировать не получится. Они откупятся. Ваша система тоже уже порядком заражена. Интендант первого ранга точно отвертится. Привлечёт свои связи. Он глава всего. Будет другой, нормальный – даже старшины на складах вспомнят об уставе и долге.
– Это не решение.
– Что я слышу? А не ваша ли организация подчистую обезглавила дворянство, казачество и крестьянство, фактически прекратив существование этих классов как явления? Исходя из той же логики?
– Нет! Это было сделано раньше. И те, кто сделал это, уже ответили!
– И действие сие было продиктовано той же логикой.
Кот долго молчал, потом тяжело поднял глаза на меня:
– Я обязан доложить. Тогда действовала система. Ты же сейчас пытаешься собой заменить систему, сразу поставив себя против всех систем одновременно. Ты разом становишься врагом всех. И если я не доношу на тебя, становлюсь к расстрельной стенке рядом.
– Кот, скажи как мужик, а не чекист, тебе не хочется удавить всех этих крыс?
– Хочется. Они хуже немцев. Немцы хоть и враги, но честно, грудью на тебя выходят. Они нас убивают – мы их. А эти… В спину… На ходу жилы подрезают. Ненавижу! Но то, что ты предлагаешь, противозаконно.
– А говоришь, я один. Каждый честный вояка в моей системе. Нас миллионы. А рапорт пиши! Я не остановлюсь! Уж я их насмотрелся, уродов! Ты их ненавидишь! Знал бы ты, что станет, когда они заполонят собой всё! Когда не только в твоей системе, а и в партии их станет большинство, что тогда они будут делать?! Цинично и уже совсем не скрываясь. Наоборот, чувствуя свою ущербность, они будут ею кичиться, убеждая тебя, что это ты ущербный деревенщина с устаревшей, допотопной моралью. А вот они-то! Они прогрессивные! Они продают всё! И продадут! А то, что не захотят купить, просто обгадят. Страну, память, народ, землю предков. Это страшная сила. Сила тлена, трупного яда, гниения. И страшна она своей неспешностью, как гангрена. Ты пытаешься лечить загнившую руку компрессом? Значит, сдохнешь целиком.
– Ты не должен распространяться об этом, – вдруг замкнулся Кот.
– А, так ты в курсе моих осенних похождений? Прохор, прогуляйся! Нет, останься! Я больше не хочу говорить об этом. Это моя жизненная позиция! И я буду поступать так, как считаю правильным. И готов ответить за свои действия. Так что говорить больше не о чем. Выбор за тобой, Кот.
– Ты откроешь ящик Пандоры.
– Кот, обычный штрафник не должен знать такого словосочетания. И рядовой боец осназа. Не пались!
Кот резко развернулся, ушёл.
Мы были на отдыхе и переформировании. Но это не значит, что мы валялись кверху пузом. Дел было выше крыши. Особенно у меня. Заштопать и починить обмундирование, чистка и ремонт оружия, бесконечные получения и перетаскивания, погрузки-разгрузки всяческих мешков и ящиков. И чем больше становилось народу, тем больше грузооборот. А поиск дров для обогрева и приготовления пищи? Это вообще отдельная эпопея. Дома разбирать нельзя, а за полгода, что в этих краях крутится война, всё горючее уже собрано и сожжено. А найти надо.
Не, я, конечно, не сам это всё делал. Но попробуйте организовать сотню человек, деморализованных до пофигизма. Заставь их делать то, что нужно им же! Та ещё работка! И я всё это организовывал и контролировал. И если бойцы могли в сердцах воскликнуть: «Ротный, сука, задрал!», но делать, подчиняясь моей воле, то кто заставит меня? Я же. А самого себя заставлять сложнее на порядок. Кроме этой оперативной суеты, надо было принять каждого нового штрафника, побеседовать, постараться понять, что за человек, на что способен или не способен, придумать, как его применить с наибольшей пользой. Людей много, я один. А оглушенные наказанием штрафротой бойцы зажаты, слова не вытянешь.
Скорее бы в бой! Там проще. Думать не надо.
– Брасень! Белые костюмы достал?
– Двадцать семь штук! – гордо заявил Брасень.
– Ты издеваешься? Надо двести!
– Надо-то надо, да где ж взять? На складе нет.
– Нет или говорят, что нет?
– Правда нет. Всё облазил.
– Это не есть хорошо! Что же делать?
– Мука нужна. Мельник как выйдет – белее снега, – сказал Прохор.
– Мукой обсыпаться – кощунство, – воскликнул я, – лучше съесть! Но направление мысли верное. Что-то белое нужно. Известь жжётся, цемент стынет. Мел, тальк, побелка. Брасень, ищи!
– Ты мне ещё «фас» крикни. Ищи! Всё, всё! Молчу! Уже ушёл.
– Политрук! Иди к комдиву. Стучи на кладовщиков! Лыжи зажали. У них ещё двадцать пар есть!
– Стой, мать твою за ногу, об угол! Ты куда прёшь, дебилоид! Там ещё не разминировали! Таблички для кого стоят? Для меня?
И так до вечера. Может, я плохой командир, поэтому такой бардак? И ещё Серёгу комдив позже отправил в госпиталь. За наглость, наверное. Вообще один остался. На двести штрафников. В роте ни одного не разжалованного. Поразительное однообразие. А по закону ротный и взводные должны быть кадровыми.
Руины столицы (1942 г.) Юмор от люфтваффе
Утром никого не стали поднимать. Пусть поспят. Ночь будет тяжёлой. И не одна. Сам проснулся на рассвете – трясло. Нет ничего хуже, чем день перед штурмом. Всё одно, что за штурм: экзамен, драка с соседним кварталом, первое свидание, бой с немцами – всё одно испытание. Трясёт, в голове зациклена только одна мысль – всё ли успел, всё ли правильно сделал, ничего не забыл?
Ворочался, ворочался, встал, оделся, вышел на улицу. Надо чем-нибудь занять руки – голова забьётся, иначе можно и сорваться с резьбы.
Ясное небо. Сегодня будет солнечно и тепло. Сел на завалинку, стал чистить ДТ, потом набивать диски патронами из ящика. Мимо поплыл манящий запах – повар готовит завтрак. Я начал успокаиваться. Подошёл осунувшийся, но довольный Иван.
– Что нового слышно? – спросил я его. Отложил диск, взялся за трубку.
– Говорят, интендант застрелился.
– Да ты что?! И как это?
– Говорят, кровью своей написал в партбилете: «Я – вор», – и выпустил себе мозги из собственного пистолета.
– Стрелял один раз?
– Ну да.
– А больше ран не было?
– Нет вроде.
– Эх, Ваня, Ваня! Не быть тебе атаманом! Так и помрёшь казачком! Мститель хренов. Поэтому и сел, что сыпешься на мелочах. Ключевых мелочах.
– Чё это? Как это?
– Если бы ты головой умел думать, а не тем, на чём сидишь, то понял бы, что брешут эти сплетники.
– Что это сразу – «брешут»?
– Ну, следи за моей мыслью. Если интендант выстрелил себе в башку, то он умер мгновенно. Так?
– Так.
– А как же он тогда в партбилете писал?
