Слушали молча. Потом тихо затянул:
Здесь травы не растут,
Здесь птицы не поют,
И только мы плечом к плечу
Врастаем в землю тут…
Горит и кружится планета,
Над нашей Родиною дым,
И значит, нам нужна одна победа,
Одна на всех, мы за ценой не постоим!
Одна на всех, мы за ценой не постоим!
Нас ждёт огонь смертельный,
И всё ж бессилен он.
Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный
Чекистский наш ударный батальон!
Чекистский наш ударный батальон!
Едва огонь погас, звучит другой приказ,
И почтальон сойдёт с ума, разыскивая нас.
Взлетает красная ракета, бьёт пулемёт неутомим.
Так значит, нам нужна одна победа,
Одна на всех, мы за ценой не постоим!
Одна на всех, мы за ценой не постоим!
Когда-нибудь мы вспомним это,
И не поверится самим,
Но нынче нам нужна победа
Одна на всех, мы за ценой не постоим!
Степанов прослезился, схватил меня, обнял:
– Это же про нас ты написал! Про нас!
– Конечно, про нас. Про всех нас.
Тут я увидел, что все три двери открыты, торчат головы.
– Ещё!
От героев былых времён
Не осталось порой имён.
Те, кто приняли смертный бой,
Стали просто землёй и травой.
Только грозная доблесть их
Поселилась в сердцах живых,
Этот вечный огонь,
Нам завещанный одним,
Мы в груди храним!
Моя спина сама выпрямилась, грудь поднялась, будто этот завещанный огонь распирает её, голос окреп, гудел эхом в подземелье:
Погляди на моих бойцов,
Целый свет помнит их в лицо.
Вот застыл батальон в строю,
Снова старых друзей узнаю.
Хоть им нет двадцати пяти,
Трудный путь им пришлось пройти,
Это те, кто в штыки,
Поднимался как один!
Кто возьмёт Берлин!
Бойцы тоже повытянулись, как на параде, глаза смотрят в никуда, блестят слезами.
Нет в России семьи такой,
Где не памятен свой герой,
И глаза молодых солдат
С фотографий увядших глядят.
Этот взгляд, словно высший суд,
Для ребят, что сейчас растут,
И мальчишкам нельзя
Ни солгать, ни обмануть,
Ни с пути свернуть!
Эффект песни был подобен взрыву свето-шумовой гранаты – тишина, никто никого не видит, все смотрят в никуда.
Зато ожидание закончилось. Мы стали желанны сразу во всех кабинетах. Ребята так и остались в коридоре, Степанов пошёл по одним инстанциям, я по другим.
Плюшки из Резерва Главного Командования. Экзамен на профпригодность
В одной из комнат, куда меня пригласили, составлены два стола и стулья за ними. Напротив – один стул. Допросная. Оказывается, одинокий стул для меня. Сел. Зашли «присяжные». Ё! Икать! Генерал, два полкана и майор госбезопасности Кельш. Я вскочил, вытянулся, вытаращив глаза, но не от усердия, а от удивления. По-моему, это первый увиденный мною генерал. Синицын не в счёт – я его в генеральском обличье не видел. А Кельш вроде и не генерал, хотя генерал.
– Да вы присаживайтесь, – махнул мне рукой генерал.
Я аккуратно опустил зад на краешек стула. Они стали мне задавать вопросы по Уставу. А я этот суконный сухарь хоть и читал-грыз через силу, но мало что запомнил. Устав запоминается со страницы плохо, он, гля, шкурой воспринимается хорошо. После каждого вопроса вскакивал, они меня сажали, опять вскакивал.
– Старшина, вы хотите, чтобы у меня от ваших прыжков голова разболелась? – спросил генерал.
– Никак нет!
– Тогда перестаньте вскакивать. Вас привязать?
– А можно я тогда постою?
– Ты что, в жопу ранен?
– Никак нет!
– Тогда сядь!
– Есть!
Сел. Но по Уставу всё одно плавал. Почувствовал себя опять студентом. На госэкзамене. Но тогда я не волновался, был уверен, что отбрешусь. Декан так и сказал:
– Язык как помело. Мелет чушь, но в верном направлении.
И вот тут, ощутив себя не старшиной Кузьминым, а студентом, я успокоился, стал работать «помелом». Только товарищи старшие командиры ни разу не преподы – осадили влёт.
– М-да! – подытожил генерал и раскрыл тетрадь. Я чуть не подпрыгнул – это же журнал боевых действий нашего батальона, который собственноручно заполнял начштаба, потом я, потом Кадет.
– И как он смог, если уставов совсем не знает? Это точно он сделал, или ему чужое приписали? – спросил генерал Кельша.
– Кроме него таких фокусов никто не делал в этом районе.
– Ладно, старшина, поясните мне, чем было обоснован именно такой план атаки деревни Н, где вы разгромили штаб немецкого пехотного полка? Была ли необходимость атаки? Оправдан риск?
Вот тут я почувствовал себя в своей стихии. Трещал без умолка. Генерал внимательно слушал.
– А как вы думаете, вот тут даже есть запись, предполагаю, вашей рукой: «Почему в первый день добились большего, чем планировали, а во второй наоборот – разгром? Думать позже». В самом деле, почему? Надумали?
– Да. Комбат планировал…
– Он вас в свои планы посвящал?
– Нет, конечно. Я проигрывал в голове возможные варианты действий, выбирал, по моему мнению, наилучший, делился со своим ротным капитаном Степановым, а вот он уже бывал в штабе. А комбат злился. Он считал, что если я разгадал его замысел, то и противник сможет. Вот и злился. А потом на меня батальон оставил. Приказал вывести.
– Понятно, вернёмся к разбору того боя.
– Да. Комбат хотел втащить танки врага на плацдарм, заманить, а потом в упор перестрелять. Для этого на западном склоне были оборудованы ложные позиции, где наша рота должна была обозначать присутствие крупных сил. Там же оборудовали огневые трёх захваченных пушек.
– Почему мост не взорвали? Не смогли?
Я вздохнул:
– Наверное, так и надо было сделать. Но река – одно название. Только что осенью разлилась. Не Днепр. Врагу её перемахнуть – сутки. А вокруг нас только изжёванные стрелковые подразделения. Наш батальон по боевой силе был как бы не мощнее дивизии, которую мы усилили. Вот и решили подставиться под танки, чтобы у фрицев не было соблазна наводить переправы в другом месте.
– Фрицев? – удивился один полковник, вскинув седую, лысеющую голову.
– Ну, немцев. Они нас иванами называют. А у них самое частое имя – Фриц. Федя, по-нашему.
