нагло-агрессивно-рискованный
покорно-навязывающе-трусливый
или
дипломатично-вежливо-осмотрительный.
– Да, я знаю, – сказал я. – Честно говоря, я просто не смог удержаться. Повсюду пахнет табаком, но нигде не видно ни одного курящего. Я только что приехал в город.
– Курение само по себе вполне допустимо, – сказал вольпертингер медленно и скрестил мускулистые руки, – но только в предусмотренных для этого помещениях. Запах, который ты почувствовал, идет из дымительной.
– Из дымительной? – Мне показалось, что слово было каким-то неблагозвучным. Но я несколько расслабился. Что-то в голосе вольпертингера подсказывало мне, что он меня не поколотит и не запихнет в мусорный контейнер. Пока мне удастся сохранить свои зубы и, может быть, даже приятно побеседовать. Да здравствует дипломатия!
– Это специальные общественные заведения для курильщиков, – объяснил великан и оскалил зубы. – Они есть почти в каждом квартале. Там ты можешь дымить, сколько ты хочешь и что хочешь. Книгород – толерантный город. Только бы не допустить нового пожара, мой друг! В дымительных есть для свободного пользования спички, пепельницы и брошюры об опасности курения. Если угодно, можно выпить чаю или вина, но за это надо платить. Показать тебе дымительную?
Мы вышли со двора и остановились на тротуаре. Мой новый друг указал мне на дом из грубого камня, без окон, который располагался в конце улицы. Дом этот отличался последовательной простотой и невероятно большой дымовой трубой. Стены были увешаны разнообразными старыми и новыми плакатами, а над входом красовался деревянный щит с изображением трубки.
– Это и есть дымительная, – сказал вольпертингер. Он опять положил свою лапу на мое плечо, но на сей раз как-то доверительно и по-дружески. – Но, между нами, курение в самом деле ужасно вредное занятие! К тому же – причина десяти процентов всех пожаров.
– Да, – ответил я безвольным тоном. Почему меня, собственно говоря, мучают угрызения совести? Я ведь хотел бросить курить!
– Еще раз желаю тебе приятно провести время в нашем прекрасном городе! – сказал вольпертингер. – И советую тебе сходить в Кукольный Цирк «Максимус». Это стоит того.
Он протянул мне рекламный листок, еще раз кивнул на прощание и удалился.
Некоторое время я стоял растерянный, как ребенок, потерявший в толпе мать. Вообще-то я бы с удовольствием продолжил беседу с вольпертингером. Он был довольно симпатичный. Я слышал, что эти испытанные в боях современники использовались в Книгороде как частная полиция. Они служили швейцарами, вышибалами, охранниками. Но то, что они занимались противопожарной охраной, было для меня неожиданностью. Так что это за… как он называется? Кукольный Цирк? Я взглянул на рекламный листок. Кукольный Цирк «Максимус». Смешное название. Напоминает кукольный театр. Неинтересно. Я выбросил листок и решительно направился к дымительной. Сейчас я хотел только одного – выкурить мою последнюю трубку.
Лишь двумя руками сумел я открыть тяжелую деревянную дверь заведения. Меня встретила плотная дымовая завеса табачного дыма и многоголосое бормотание. Я ощутил запах тмина, листьев лютика, кунжутного кнастера, высушенного бедренца. Батюшки мои, что здесь только не курят! Пусть будет так: это – историческое место для моего самого последнего никотинового дурмана.
Это было просторное строгое помещение с низким потолком, в центре которого возвышалась мощная дымовая труба, она поглощала весь поднимающийся вверх дым и выводила его наружу. Восемь длинных столов с грубо обработанными деревянными стульями, на которых сидело два десятка посетителей, набивающих или курящих трубки и скручивающих сигареты. Несколько свечей для освещения, никакого дневного света. Слева у стены – стойка без обслуживающего персонала, на ней размещалось только по паре кувшинов с водой, дешевым вином и холодным чаем. Кроме этого, бокалы, чашки и тарелка для монет, куда кладут деньги за напитки по своему усмотрению и на добровольной основе, как гласила табличка. Очаровательно! Такова была дымительная. Век живи, век учись.
Я налил себе из кувшина холодный мятный чай, бросил на тарелку монету и направился со стаканчиком через никотиново-дымную завесу в конец помещения, где было поменьше посетителей. Их можно было распознать только по очертаниям. За одним из столов сидела импозантная фигура, которая сразу привлекла мое внимание. Я остановился и украдкой еще раз взглянул на нее. Не было сомнений! Это был динозавр. Мой собрат-соотечественник.
Моим первым импульсивным желанием было развернуться и поискать себе другое место. Динозавры никогда не навязывают друг другу свое общество, ни в Драконгоре, ни вдали от родины. Это был инстинкт и кодекс чести одновременно, так как мы не особенно общительная порода. Поэтому я хотел сесть как можно дальше от него. Но потом я подумал, ведь он мне знаком!
Конечно, я знал его, о друзья мои! Это естественно. Собственно говоря, каждый живой динозавр знает почти всех других живых динозавров. Невелика премудрость, ведь нас не так много. А этого я едва вспомнил, потому что мы очень давно не виделись. Это ведь был… точно – это был Овидос Стихогран!
Боже мой! Мой собрат Овидос покинул Драконгор, когда я был еще подростком с желтой чешуей. Он эмигрировал в Книгород с кичливым заявлением о намерении стать там знаменитым писателем, что ему, к сожалению, не сразу удалось. Когда я несколько лет спустя встретил его здесь, он находился на низшей ступени своей карьеры. Он прозябал в одной из ям на Кладбище забытых писателей, где экспромтом читал стихи для туристов. Ниже уже дракон не мог опуститься. Я ни разу с ним не заговаривал, а трусливо сбегал от этого зрелища писательского падения вместо того, чтобы предложить ему свою помощь. Я вспомнил об этом, испытав невероятный стыд. Тогда я не думал о том, что когда-нибудь вновь встречу его живым.
Но, насколько я мог судить, в данный момент Овидос производил прекрасное впечатление. Вместо лохмотьев, которые тогда были на нем, он был одет в модный костюм из дорогостоящей ткани, а его длинную шею, как и когти, украшали цепи и кольца из золота высокой пробы с настоящими бриллиантами. Так выглядит динозавр, добившийся успеха в жизни. Что же произошло?
Он меня не заметил, поэтому я, колеблясь, остановился за колонной. Следует ли мне с ним заговорить? Я чувствовал себя несколько виноватым. Он видел меня тогда на Кладбище забытых писателей. Мы обменялись взглядами, и он, разумеется, догадался, что низменные причины заставили меня бросить его в нищете. Но что же я мог сделать? В то время я сам был почти без средств к существованию. И у меня сложилось впечатление, что и он не особенно жаждал того, чтобы его собрат обратился к нему, когда он находится в таком позорном состоянии. С тех пор прошло много времени, и мне было невероятно любопытно узнать, как ему жилось. Я собрался с духом и подошел к столу Овидоса. По крайней мере, я мог бы принести ему запоздалое извинение.
