Это было отрадно, но не являлось истинной причиной того, почему я так надолго задержался именно в этом квартале. Приобретение редких книг было одним из последних пунктов в моем списке. Главным поводом, о мои дорогие друзья, была расположенная рядом улица Канифолия Дождесвета, на которой доктор Хахмед бен Кибитцер держал свою специальную антикварную лавку, посвященную трудам Абдула Соловеймара.
Да, Кибитцер являлся единственным антикваром Книгорода, у которого было три мозга! Старый эйдеит, читающий чужие мысли, и эксперт в области соловеймаристики был главной причиной того, что я битый час бродил здесь, как побитая собака. Я хотел преподнести ему сюрприз и навестить без предупреждения. Но это было совсем не так просто, как кажется, мои дорогие друзья! О, нет! Это было скорее крайне щекотливое дело, настоящее рискованное предприятие. Настало время уплаты давно просроченного старого долга, расплата, по сравнению с которой выяснение отношений с Овидосом было пустяком. Я поссорился с Кибитцером примерно сто лет тому назад. Сто лет! Вы понимаете? У меня промелькнула мысль – не исчезнуть ли мне? Может быть, я не нашел улицу! Проклятый новый Книгород, здесь все стало по-другому! Да, это было верное решение!
Чушь, улица находилась прямо за углом. Кого я хотел обмануть? Себя самого? Нет, я должен был это преодолеть. Иначе я не смогу больше провести в Книгороде ни одной спокойной минуты. Я положил в рот три мятных пастилки, чтобы заглушить остаточный запах алкоголя, привел в порядок свою одежду и решительно направился к улице Дождесвета. Сейчас или никогда! Вперед, в бой!
Недалеко от антикварной лавки Кибитцера я еще раз остановился. Что мне ему сказать? Каким тоном? И как начать? В нерешительности я ходил по улице туда-сюда и бросал робкие косые взгляды на лавку. Она казалась точно такой же, какой сохранилась в моих воспоминаниях: самое мрачное и невзрачное здание на всей улице. Внутри мерцал колеблющийся огонь свечи. Вход казался мне воротами в ад, за которыми подстерегало чудовище, имеющее три мозга и жаждущее меня проглотить. О, Орм, возможно, я перегибаю палку! Я взял в рот еще одну пастилку.
Антикварный магазин Кибитцера тоже относился к тем объектам, которым посчастливилось и которых пощадил огонь. И с тех пор в его внешнем облике ничего не изменилось. Хахмед, очевидно, все еще специализировался на курсивных шрифтах легендарного верховного эйдеита, профессора, доктора Абдула Соловеймара. Роскошное издание его сомнительного произведения «Прирученная темнота» было выставлено в витрине – и больше ничего. Судя по внешнему виду лавки, Кибитцер стал уже совсем старым. Чего же я тогда так опасался?
Какими сердечными, дружескими и плодотворными были наши отношения в течение многих лет! После того, как я уехал из города, мы писали друг другу длиннющие письма, в которых страстно полемизировали по поводу литературы, искусства, науки и философии, при этом мы по моей инициативе категорически избегали темы Книгорода. Я мог бы собрать целые тома с этой содержательной перепиской, в которой участвовало четыре мозга. Во время моих длительных поездок я отправлял письма Кибитцеру из всех уголков Цамонии. Это была переписка, исполненная блистательного мастерства и искрометного остроумия. Переписку Аиганна Гольго фон Фентвега с Хедлиром фон Лиррфишем я бы назвал абсолютно пошлой по сравнению с нашей – не сочтите это сравнение дерзким.
Но потом… Ну да, потом пришел успех. Мой успех. А с ним – слава, боже мой, и вскоре я стал посвящать больше времени ответам на письма почитателей и вручению мне премий, чем поддержанию старой дружбы. Наша переписка стала более скудной, а мое литературное творчество – наоборот – все более бурным. Потом Кибитцер в своих единичных письмах позволил себе пару раз подвергнуть критике мои произведения, сначала мягко, потом более откровенно. По его мнению, я писал слишком много и все более небрежно. Сначала я ответил шуткой, лишь мягко обороняясь, будто отмахиваясь от назойливой мухи. Затем, когда Хахмед повторил и конкретизировал свои упреки, вероятно, с дружескими намерениями, я отреагировал на это с нескрываемой резкостью. И, наконец, когда он упрямо стал настаивать на том, что я потерял Орм, я стал смотреть на него сверху вниз. Что здесь скажешь? Слово за слово. Тон стал более обидным и более обидчивым, а потом наша переписка оборвалась окончательно. Я все еще помню мою последнюю фразу, адресованную ему: «Меня переполняет смех, когда я смотрю с высоты моих огромных тиражей на твою убогую стилистику, третьеклассный обладатель тройного мозга!»
Последние слова были подлым и довольно чувствительным ударом в спину, который имел своей целью уколоть Кибитцера тем, что он всего лишь эйдеит категории «три мозга», а не «пять» или «шесть», как многие из его собратьев. И уж тем более не «семь», как его идол – знаменитый профессор Соловеймар.
Цель была достигнута, так как после этого он не написал мне ни одного письма. Ни одной строчки. Ни одной почтовой открытки. А что сделал я? Ничего. В течение всего этого времени я не удосужился должным образом извиниться перед Хахмедом за этот удар ниже пояса. В течение ста лет! И теперь я стоял перед входом в его антикварную лавку и от волнения теребил край моего плаща.
«Мой дорогоооой Хахмед! – репетировал я мысленно свою речь. – Разве ты не получал мои последние письма? Цамонийская почта всегда была ненадежной».
Нет, только никакой лжи! Эйдеиты умеют читать чужие мысли!
Лучше сохранять холодность? Потому что я вообще-то не испытывал никакого чувства вины, не так ли? Он писал мне столь же редко, что и я ему. Он задел мою гордость и был виновен в сложившейся ситуации как минимум в той же степени, что и я, упрямый осел! Итак, абсолютное хладнокровие.
«Добрый день, господин доктор… Как твое драгоценное здоровье?»
Вздор. Это глупо. И не мой стиль. Может быть, лучше нарочито приветливый тон? Как будто вовсе ничего не произошло:
«Привет, Кибитцер, старый хрыч! Давно не виделись, да? Ха-ха-ха!»
Нет, это было слишком грубо. Мы, в конце концов, были хорошими друзьями. Были. Но все же. Нет, тогда лучше сразу перейти к личным отношениям. Осыпать его упреками. Перейти в наступление:
«Хахмед, ах, Хахмед! Дружище, почему ты забыл меня?»
А потом: долгий безмолвный, полный упреков взгляд, распростертые объятия и слезы в глазах.
Точно, это все! Мелодраматическая сцена! Это хорошо! Я потер уголки глаз, чтобы вызвать слезотечение.
– Ну, входи же, – произнес тихий, тонкий голос в моей голове.
– Что? – спросил я озадаченно.
– Я наблюдаю за тобой уже полчаса, Хильдегунст. Ты основательно прибавил в бедрах, мой дорогой! Так входи же, наконец! И перестань теребить свой плащ!
Черт подери, Кибитцер стоял внутри в темноте и наблюдал за мной через окно. Эйдеиты, разумеется, могут читать мысли и через закрытые двери. Я идиот! Мне хотелось провалиться сквозь землю.
– С тебя станется. Ну, давай же! У меня мало времени. Входи!
Я отпустил край своего плаща и еще раз глубоко вздохнул. Потом нажал дверную ручку и вошел в мрачное помещение.
