– Кибитцер знал это, – сказала она с печальной улыбкой. – Поэтому он распорядился, чтобы я сама занималась организацией погребения и наследством. Я все улажу. Я также займусь завещанными тебе письмами и отнесу их на почту.
– Как тебе будет угодно, – ответил я. Честно говоря, я почувствовал некоторое облегчение от того, как решительно Инацея справлялась с ситуацией. В течение одной секунды она вновь взяла себя в руки. Скорбь ужаски! Ну, хорошо. Сейчас я тоже предпочел бы остаться в одиночестве.
– Я предлагаю, – сказала Инацея, – встретиться завтра в это же время. До этого я сделаю все самое неприятное. А потом я хотела бы выполнить одно пожелание Кибитцера. А именно – он просил меня на следующий день после его смерти сходить с тобой в театр.
– В театр? – переспросил я озадаченно.
Инацея кивнула. – В совершенно особый театр. Который Кибитцер любил больше всего… Он считал, что ты обязательно должен это увидеть. И так как он сам завтра не сможет этого сделать…
– Я понимаю, – ответил я быстро. – Конечно, мы обязательно пойдем. Где мы встретимся?
– Ты знаешь Площадь Революции? Где они сожгли Наборика Бигозу? Букваримика?
– Да, я знаю, где это, – ответил я.
– Хорошо, – сказала Инацея, – тогда встретимся там. – Она посмотрела вокруг и потерла руки. – Теперь давай-ка… – Ужаска вновь начала переставлять книги и вести себя так, как будто меня здесь не было вовсе.
И я тихо выскользнул из лавки.
Засохшие лавровые ягоды
Проведя почти бессонную ночь, следующим утром я пребывал в мрачном расположении духа. Я блуждал по улицам Книгорода, не проявляя никакого интереса к достопримечательностям. Мои мысли безудержно кружились вокруг событий вчерашнего дня, и я беспрестанно задавал себе один вопрос – не следует ли мне все же просто исчезнуть, не простившись с Инацеей. Вся поездка была исключительно катастрофически ошибочным решением и приносила мне до сих пор только неприятности. От полного опьянения в дымительной до помрачения разума и смерти любимого друга – и все это в течение двух дней. А что если эти неприятности продолжатся или даже умножатся? Во всяком случае, мое дурное настроение не улучшалось. Почему я должен был проводить еще мучительный вечер с ужаской? Я не стал строить догадки, что на самом деле означала скорбь ужаски и как долго она продлится. И зачем мне надо было продолжать мучиться с этим таинственным письмом, загадку которого не смог разгадать даже эйдеит, имевший три мозга? Мое пребывание в Книгороде потеряло всякий смысл.
Я натянул капюшон поглубже на лицо и отправился в небольшое оживленное кафе, чтобы исправить свое настроение чашкой крепкого кофе. Как было указано на табличке, здесь подавали горячие напитки в прессованных стаканчиках из старой книжной бумаги, которые можно было взять с собой и потом выбросить. Это было новинкой в Книгороде, и мне захотелось испытать это на себе.
Когда я, отстояв длинную очередь, оказался наконец у прилавка и сделал заказ, очаровательная, напоминающая эльфа продавщица спросила:
– Гном, гимпель или брюквосчет?
– Э-э-э, – промычал я озадаченно в ответ. – Ни один из названных. Я… – Тут я запнулся. Стоит ли мне сказать ей, что я динозавр? Какое ей вообще до этого дело?
– От этого зависит объем напитка, – объяснила продавщица со слегка заметной нервной ноткой в голосе. – Гном – маленький стаканчик, гимпель — средний, брюквосчет — большой.
– Понятно. Тогда, э-э-э… гимпель, пожалуйста, – ответил я раздраженно.
– Шоколированный, сахалированный, молокированный или общелированный?
– Что?
Эльфоподобная продавщица закатила глаза.
– С какао, с сахаром, с молоком или со всем вместе?
– Вот оно что! Э-э-э… черный, пожалуйста. Я на диете.
– Черный? – переспросила она. – Но тогда вы не получите специальную скидку. У нас сейчас проходит неделя скидок. На кофе «со всем вместе» дается пятидесятипроцентная скидка. – Она указала на табличку, висевшую над прилавком. Там было написано: «Большая неделя специальных скидок! Кофе «со всем вместе» за полцены! Пейте вместе с нами!»
– Мне все равно, – ответил я, еще больше раздражаясь. – Я хочу черный кофе. И хотелось бы получить его еще в этом веке!
– Как будет угодно. Не желаете ли еще печенье «Локон поэта» к кофе?
– Нет! – прорычал я так громко, что на полках задребезжала посуда. – Я хочу только кофе!
На мгновение в кафе стало так тихо, что слышно было, как летит муха. Все уставились на меня, а какой-то ребенок заплакал.
Получив наконец то, что хотел, я схватил свой напиток и вышел из заведения. Мне следовало быть осторожнее! Я был самым известным писателем Цамонии, и если бы меня сейчас кто-нибудь узнал, то этот поход мог раз и навсегда стать кошмарным сном. Потом еще выяснилось, что кто-то положил в мой кофе сахар, вероятно, в ответ на мое поведение.
Чтобы немного отвлечься, я сразу направился в соседнюю книжную лавку, которая, очевидно, не была букинистической, а специализировалась на современном ассортименте. Как правило, созерцание собственных произведений сразу улучшало мое настроение, если книги были подобраны по порядку, возвышались высокой стопкой и были представлены надлежащим образом. И мне было любопытно, каким образом в местной книготорговле рекламировали мое творчество. Сначала я обследовал витрину, потом столы и наконец стеллажи и не обнаружил ни одной своей книги. Но это было невозможно! Неужели эти книготорговцы не хотят заработать деньги? Я видел новейшие произведения Абиглея Фарадома и Ипамоя Ягддурста, Рунальфа Индифферентного и Хало ван Хайленшайна, Артикуляриуса Зильбенпихлера и Меера фон Зиннена – но мои произведения не относились к числу наиболее популярных книг. На стенах висели портреты таких молодых писателей, как Хумидо Ле Квакеншвамм, Йохи Скала или Гориам Зепп, но ни одного моего портрета. Я вышел из магазина и еще раз посмотрел на него снаружи. «Современная цамонийская литература» было написано на вывеске над входом. И ниже мелким шрифтом дерзкая приписка, которую я не заметил сразу: Никакой литературы из Драконгора!
Не хватало только, чтобы случилось еще что-нибудь неприятное! Я плелся вниз по улице, без удовольствия потягивая подслащенный кофе. Настроение у меня было хуже некуда. Значит за это время ситуация с моими книгами изменилась. Я был теперь не современным писателем, а забытым классиком, произведения которого уже не включали в перечень актуальных предложений. Мои книги постепенно становились букинистическими, чтобы разделить судьбу других Мечтающих Книг. Я был вчерашней новостью, несортовым товаром, старой бумагой. И никогда этого не замечал. Это стало неожиданностью, потому что в последние годы я подписывал свои книги только в тех магазинах, которые продавали исключительно мои произведения и соответствующую вторичную литературу. Эта была плата за нашу уютную изоляцию в Драконгоре, в нашей Башне из слоновой кости на ничейной земле вдали от городов. Мы потеряли связь с современным рынком, а я сам со своим поблекшим успехом даже стал символом этой заносчивости классика. Старый тошнотик! Молодые книготорговцы находили это элегантным – не включать его в основной ассортимент! Я даже не мог заказать себе соответствующий духу времени кофе, не попав при этом в затруднительное положение из-за незнания современного языка. Читатели в своих домашних библиотеках переставляли мои книги на верхние полки, где они стояли теперь со всяким старьем, которое они не решались выбросить, но который уже никто и не читал. Чтобы достать эти книги, надо было вставать на стул. И то только ради того, чтобы смахнуть с них пыль.
