– Этот эпизод я никогда не смотрю, – призналась мне ужаска, закрывая глаза длинными пальцами. – Скажи мне, когда он закончится.
Сам я целиком отдался этому ужасу, ощущая свою беспомощность и сладострастие одновременно, впитывая его глазами, ноздрями и слухом, полностью погрузившись в происходящее и в воспоминания о прошлом. Это было мучительное, но в то же время очищающее переживание. Музыка теперь приобрела совершенно особое качество. Она больше не представляла собой исполнение какого-либо сочинения, а стала музыкальным сопровождением кошмарного действия – импровизацией грезящего мозга гениального музыканта, пренебрегающего всеми правилами композиции. Я слышал гармонию и диссонанс, которые каждой отдельной нотой воспринимали сущность кошмара, но тем самым придавали ужасу обаяние, которое делало его выносимым. Мурашки бегали по моему телу, но это вызывало приятное и поразительное ощущение. Это напомнило мне детство, когда мой крестный во литературе Данцелот Слоготокарь рассказывал мне истории на ночь. Хотя я лежал в постели, укутавшись одеялом, меня била дрожь, как при ознобе, когда Данцелот грохочущим басом рассказывал мне о сказочных монстрах и о невероятных геройских поступках. Постепенно переходя из мира реальности в империю грез, я продолжал фантазировать, чтобы потом продолжить фантазии в своих снах. Это состояние для меня – воплощение моего детства! Всходы, из которых выросло мое художественное творчество. Мне вспомнилась строка из стихотворения Пэрлы да Гано:
«То, что, как кажется, мы видим,
Не более чем сон во сне».
Именно так я ощущал себя теперь: как призрачный посетитель в своей собственной голове. Как спящий во сне, который стал свидетелем своих самых ужасных сновидений. Как часто посещало меня с тех пор страшное воспоминание о море книг Негорода в непродолжительном сне, который мне еще позволялся? Казалось, будто весь театр превратился в мой огромный череп, куда публика могла заглянуть, как в стеклянный колпак. И меня лихорадило вместе с маленькой куклой, которая пробиралась через эти отвратительные нечистоты, хотя я, собственно говоря, знал, что все для нее закончится благополучно. Но как спящий я забыл, что это был сон! Да, все это так меня захватило, что я даже забыл, что я сам был фигурой там, на сцене!
Всеобщий возглас облегчения, стоны и вздохи вырвались у измученных зрителей, когда кукла Мифореза наконец обрела твердую почву под ногами у края сцены. Огромный книжный червь еще раз приподнялся, оглушительно заревел и рухнул с грохотом, похожим на звук сваленного мамонтового дерева. Бряк! Книжная пыль поднялась плотным облаком, и трещащие и шуршащие насекомые исчезли в темноте. Опустился занавес, и музыка смолкла. Аплодисментов на сей раз не было. Я стал бессмысленно отряхивать свою накидку, как будто на ней сидели тараканы.
– Все закончилось, – сказал я с искренним облегчением.
– Недурно для кукольного театра, а? – усмехнулась ужаска и тоже смахнула руками со своего платья несуществующих насекомых.
– Да, – ответил я, как оглушенный. – Это было совсем неплохо.
Некоторое время я сидел неподвижно и вяло следил за происходящим действием. В нем не было ничего драматичного – Мифорез, распевая песню, жаловался на свою судьбу. То, что два следующих больших эпизода из моей книги были просто выпущены, могло повлиять на напряженность предыдущего действия. Публике не следует преподносить так много ужасов сразу, если не хочешь играть перед пустым залом. Моих встреч с охотником за книгами Хоггно Палачом или c многоногим Сфинхxxxом
[10] также не было на сцене, хотя у меня в книге они присутствовали. Вместо этого Мифорез напал на тайный след клочьев бумаги, которые магически светились в темноте и все глубже вели его в лабиринт, пока окончательно – да, мои дорогие друзья, я не могу это назвать иначе – не запахло книжнецами!
В этом не могло быть никаких сомнений. Все книжнецы отличаются характерным запахом. Я с закрытыми глазами могу узнать книжнеца из сотни других живых существ по запаху его тела. Он немного пахнет белыми грибами после осеннего дождя, немного свежесмазанной кожей, розмарином, но совсем не резко. Конечно, старой бумагой, довольно навязчиво – горьким миндалем. Да, горьким миндалем! Это тот возбуждающий аппетит аромат, который любят добавлять в марципан и сладкую выпечку. Конечно, горький миндаль – чуждая для катакомб культура, потому что для его роста необходим солнечный свет. Но почти на всех уровнях катакомб произрастает фосфоресцирующий гриб, который действительно дает приличное освещение, но представляет собой большую опасность. И по запаху он поразительно напоминает горький миндаль. Более того: как только гриб однажды попадает в желудок, он начинает есть тело своего нового хозяина изнутри, независимо от того, кому оно принадлежит – крысе, охотнику за книгами или Сфинxxxxу. Поэтому этот гриб является самым страшным обитателем катакомб. Запах горького миндаля, который так возбуждает аппетит у нас, жителей верхнего мира, сигнализирует многим созданиям лабиринта об опасности этого представителя пасленовых, и они, повинуясь инстинкту самосохранения, обходят его стороной. Почему книжнецы пахнут этим грибом, еще неизвестно. Является ли этот запах естественной составной частью запаха их тела, или они используют отдушку, которую получают химическим путем? Ясно только одно – с помощью этого обонятельного метода они эффективно защищаются от того, чтобы не быть съеденными. Вопрос о том, опасно ли в самом деле употребление книжнеца или нет, также требует научного изучения.
Итак, в Цирке «Максимус», без сомнения, запахло книжнецами! И лишь несколько мгновений спустя эти легендарные одноглазые обитатели катакомб толпами высыпали на сцену. Или точнее сказать – на сцены, так как открылись все занавесы, чтобы подобающим образом представить новую арену действия – Кожаный грот и его ближайшие окрестности. Подземную родину книжнецов! Наконец-то! Я действительно с нетерпением ждал этих декораций, и мои ожидания меня не обманули. Перед зрителями предстали самые различные пещеры – большие, маленькие, со сталагмитами, со сверкающими кристаллами. Некоторые из них красиво освещались свечами, другие – разноцветным светом фосфоресцирующих растений. Одна пещера была освещена красным светом из лавового озера. И все это можно было увидеть одним взглядом, несмотря на то что декорации были установлены на всех сценах. Куда ни посмотришь – везде книги, громоздящиеся высокими стопками на косых и изъеденных червями стеллажах, в больших и небольших кучах, в бочках и ящиках, в тачках и корзинах. Весь пол был завален рукописями, а с театрального неба росли сталагмиты, покрытые кожаными книжными обложками. И всюду толпились книжнецы всех мыслимых форм, цветов и размеров, какие только были возможны среди этих самых необычайных из всех существ подземного мира.
Так: прежде чем я впаду в сентиментальное состояние, я бы хотел кратко передать содержание этой сцены, мои дорогие друзья! Это необходимо сделать, поскольку, несмотря на то что встрече с книжнецами было уделено достаточно внимания и она была изображена самым тщательным образом и с большой любовью, с чисто драматургической стороны она так же мало усиливала действие, как соответствующие главы в моей книге. Последующие сцены были островками покоя в бушующем океане, оазисом комфорта в пустыне, где разыгралась буря, бальзамом для истерзанной психики зрителей. Это была расслабляющая череда очаровательных и комических балетных и вокальных номеров в сопровождении чудесной музыки, под которую нога отбивала такт. Дети и простодушные зрители смеялись, пели и аплодировали так необузданно, как ни разу до этого. Они так же быстро забыли весь ужас последних сцен, как и я сам. Это было великолепным развлечением, которое помогло забыть страх.
