О следующем новорожденном нашлась лишь небольшая заметка (опять-таки в Интернете), суть которой в следующем: сильнейший украинский игрок в го начала 90-х годов прошлого века Юрий Ледовской явился на свет 9 октября 1967 года.
Кавабата сразу вспомнился мне. Его роман «Мастер игры в го» – один из самых изящных цветков в тяжелом букете мировой классики – вспомнился мне. Ах уж эта игра в го! Ныне покойный друг однажды подвел меня к столику и показал, как играть в нее… Этот низенький столик! Эта чаша с белой и черной галькой, которая прежде всего напоминает об океане, с усердностью опытного шлифовальщика неустанно создающего камешки-голыши. Они подобны политикам: такие же круглые, без шероховатостей, без остроты… Гладкость их изумительна. Их хочется бесконечно сжимать, ощупывать, ощущать, чувствовать, как они нагреваются в ладони. А разлинованная доска! Триста шестьдесят одно пересечение линий, которое, как утверждают японцы, «объемлет все законы Вселенной, Божественные и человеческие». Впрочем, игра в го есть сама Вселенная: в ней созидаются галактики (они в ней также и рушатся), в ней вся гармония мира и весь его ужасающий хаос. Не иначе ее привили восприимчивым азиатам инопланетяне. Наоки Сандзюго сказал: «Завидую тем, кто играет в го. Ведь игра в го, если считать ее бесполезным пустяком, бесполезна, как ничто другое, если же высоко ценить ее, то по ценности с ней ничто не сравнится».
Юрий жил в городе Харькове. В 1993 году он стал чемпионом Украины и первым в стране достиг уровня шестого дана. Первый представитель Незалежной на чемпионатах мира (16-й чемпионат, Япония, 1994). Завоеванное там Ледовским двенадцатое место – наивысшее достижение ребят с Днепра на подобных выступлениях до настоящего времени… Разыскал я и единственную фотографию. На черно-белом снимке за доской – маленькая китаянка (как указано в комментарии, «восходящая звездочка китайского профессионального вэйчи Лю Я Тэ»), напротив этой крошечной женщины, вполоборота к нам – сосредоточенный молодой человек с великолепной густой шевелюрой. Судя по всему, Ледовской уже умер – во всяком случае, в тех о нем сведениях, которые удалось разыскать (буквально крупицы, крохотки) постоянным рефреном является слово «был».
А вот где я, родившийся в 1961 году, был 9 октября 1967-го? Скорее всего, в родном дворе, вместе с ватагой подобных мне горлопанов – в питерском октябре не совсем еще холодно.
Приезжая сейчас в дом родителей, наблюдая пустые пространства с их качелями, на которых никто не качается, с горками, с которых никто не съезжает, с полями, на которых никто не пинает мяч, с тоской вспоминаю время, когда целые детские орды слонялись по этим местам (совершенно в 60-е неухоженным), когда заполняли их с утра до вечера толкотня, истошные вопли, драки, споры, игры в «слона и мильтона», в «ушки», в догонялки, в лапту, когда матери выпускали на площадки, где вечно шатались разнообразные компании, даже сопливых трехлеток. Да, стоило сунуться во двор соседний – могли и серьезно побить. Да, отнимали деньги, выклянченные у родителей на мороженое! Но как славно было выходить на свою территорию, самозабвенно возиться, кувыркаться, драться, ползать и пачкаться в том благословенном болоте, под завязку заполненном такими же головастиками, перепачканными и орущими.
Вообразив двор 9 октября 1967 года, наблюдаю себя самого, шестилетнего, копошащегося под вечер в общей куче-мале, работяг, отдыхающих с пивом за дощатым столом, а также закат над Охтой, карнавальный по краскам, немыслимый по их сочетаниям, тот самый, навсегда во мне отпечатавшийся, вместивший в свой ореол очерченные, словно грифелем, контуры дальних зданий – все эти крыши, антенны и трубы (над ними кровавились облака), березы, желтизну которых не прятала даже тень, наконец, родную хрущевку, выступающую из сумрака, словно крейсер со светящимися иллюминаторами (отражение все того же вечернего солнца). И из каждой распахнутой форточки – запах жарящейся пищи, музыка, голоса озабоченных взрослых, где-то смех, где-то плач, где-то Зыкина, где-то Битлы… Этот звуковой винегрет, музыкальный кишмиш, какофонию перекрывает громоподобный голос моей озабоченной матери: «Парень, пора до-мооо-й!»
Неохотно откликнувшись на ее пятый зов (дальше тянуть нельзя: это опасно для задницы), потрепанный, грязный, ощупывая штаны, я, шестилетний пройдоха, знать не знающий о монахине и свалившемся «Тандерчифе», не ведающий, что будет со страной через каких-то там сорок лет, сплевывая, шмыгая носом, тащусь мимо себя самого, пятидесятилетнего, применившего метод, затаившегося на скамье, потрепанного теперь уже жизнью. Я, пришелец из будущего, бесприютно остающийся в несуществующем ныне дворе, с тоской наблюдаю себя малого, беззаботного, с видимой неохотой отворяющего дверь парадной – вот скрипит ее пружина, вот сутулится маленькая спина, вот-вот и я потеряю себя из виду.
Чуть еще посижу, невидимый сцепившейся в ругани паре с первого этажа (их уже нет на свете), соседу, выгуливающему пса (нет соседа, нет пуделя), целой стайке девиц, давно ставших бабушками, обратив взор свой на теперь уже освещенные окна, из которых три моих родных окна, – там отец, там мать, там я. Точно знаю одно: вечером 9 октября 1967 года притащившегося в крохотную квартирку маленького бездельника ждут любимое с раннего детства лакомство (жаренная с луком картошка), подзатыльник за рваные брюки, а затем безмятежный сон.
Великий Джазмен покровительствует инопланетянам – до сих пор Он не сдает их в руки перевозбужденных уфологов. В день, когда до одного мексиканского рестлера и его товарищей по счастью – румына с украинцем – дошла новость о том, что они произведены в отцы, а я расхаживал по двору, рыбацкая деревушка Шаг-Харбор (канадская провинция Новая Шотландия) была переполнена очевидцами, спасателями, представителями королевской конной полиции; прыткими, словно кузнечики, репортерами и господами, имеющими привычку мгновенно материализоваться в тех местах, где замечаются шары, круги, треугольники и прочие фигуры, от которых так и брызжет во все стороны разноцветным прожекторным светом и которые с игривостью школьных шалунов всякий раз ускользают от самых внимательных фотообъективов и самых быстрых истребителей. Правда, на этот раз НЛО рухнул в воду залива Мэн, но игра в «кошки-мышки» продолжилась – опять, как водится, ничего не нашли. 9 октября 1967 года обескураженные власти дали добро на прекращение поисков, весьма оживляющих фауну прибрежных вод, а также прессу, примкнувших к ней ротозеев, переполошившихся канадских Военно-воздушных и Военно-морских сил (включая подводников), береговую охрану и подключившихся к происшествию американцев, ибо нет такого события в мире, в которое бы янки тем или иным образом не сунулись.
За пять дней до 9 октября на глазах у местных рыбаков, этих любителей выводить время от времени навстречу ветрам и моросящему дождичку свои миниатюрные кораблики, чтобы побаловать столичные супермаркеты тунцом и лососем, выкинул эффектный номер, судя по всему, не совсем ловкий пилот «тарелки», шлепнувший аппарат о тихую океанскую гладь в семистах метрах от берега. Жители крохотного Шаг-Харбора тотчас потревожили благодушно дремлющий телефон местного бара. Представители конной полиции – капрал и два констебля (Вербицки, О’Брайен и Понд) – через десять минут были на месте. Один из них, Понд, своими острыми, словно иглы, глазами заметил «терпящее бедствие» злосчастное «твердое тело». Воробьями слетелись зеваки, хором затем подтвердившие: под водой, подобно лох-несскому динозавру, перемещалось пятно, на поверхности лимонадом шипела пена.
