— Пить, — попросил несчастный, облизывая губы языком, иссушенным обильными возлияниями водки.
— Выпивки у нас здесь нет, приятель, но немного жидкости найдется.
Он взял глиняную чашку вместимостью в литр, наполнил ее из большого пористого горшка, стоявшего в углу, и подал бедняге, который жадно, не отрываясь ни на секунду, опорожнил ее.
— Ну, теперь вам немного лучше, приятель? — иронично спросил жестокий гасконец.
— Болит голофа, — ответил фламандец.
— Вы, дорогой, слишком много пьете и спите. У вас очень плохие привычки, и будь я маркизом де Монтелимаром, никогда бы вас не простил.
— Монтелимар… — пробормотал фламандец и провел рукой по лбу.
В это время в комнату вошли Мендоса, Буттафуоко, Вандо и Риос, разбуженные разговором.
— Отправили опьянение в Перу, сеньор Арнольдо Пфиффер? — спросил Мендоса. — Я очень счастлив видеть вас в полном здравии.
Фламандец, увидев вошедших, нахмурился и побледнел.
— Будите другого, дон Баррехо, — сказал Буттафуоко.
— Зачем? — вполголоса спросил Мендоса.
— Хочу убедиться, знают ли они друг друга.
— Вы их подозреваете?
— Ставлю свою старую верную аркебузу, сотни раз спасавшую мне жизнь, против двухпиастровой навахи.
— Тогда, сеньор Буттафуоко, разрешите этим заняться мне.
Он приблизился к раненому и стал щекотать его под подбородком, вызвав приступ икоты. Мнимого сына испанского гранда, чтобы он в бочке вел себя спокойно, немножко подпоили, но не до стадии опьянения фламандца, и вот после трех-четырех зевков и нескольких иканий раненый решился открыть глаза.
Мендоса, внимательно наблюдавший за ним, приподнял раненого, чтобы его мог видеть сидевший в своем гамаке фламандец. Оба шпиона маркиза де Монтелимара одновременно посмотрели друг на друга и, кажется, очень удивились тому, что оказались рядом. Они не смогли удержаться от двух неосторожных выкриков:
— Арамехо!..
— Стиффель!..
— Да вы хоть поздоровайтесь, — сказал Буттафуоко. — Мне кажется, вы давние знакомые.
Фламандец и самозваный сын испанского гранда что-то процедили сквозь зубы. Разумеется, они были не в восторге от того, что попали в ловушку, которую хитро расставил Буттафуоко.
— Так кого же зовут Арамехо? — рассмеялся буканьер.
Раненый предпочел не отвечать и уставился в потолок, вероятно, разглядывая скопившуюся там паутину.
— Ну, смелее! — с иронией подстегнул его Буттафуоко. — Я же вижу, что вы знакомы. Теперь уже поздно отрицать это. Мастер Арнольдо, протяните же руку сыну испанского гранда. Я просто счастлив, что у вас такие связи в высшем обществе Панамы.
Фламандец вытаращил глаза, пару раз посмотрел на своего товарища по несчастью, а потом разразился громким смехом:
— Испанский кранд!..
— Ох, мастер Пфиффер, как вы сегодня веселы, — сказал гасконец. — И я предпочитаю видеть вас таким. Моя старая агуардьенте порой делает чудеса.
Раненый, раздраженный тем, что его так быстро выдали, свирепо посмотрел на фламандца, но не сказал ни слова.
— Сеньоры, — обратился Буттафуоко к обоим пленникам, — предупреждаю вас, что Совет уже собирается, и для вас это будет ужасный Военный совет, потому что мы решили утопить вас в море с камнем на шее, если вы продолжите молчать. Прежде всего мы хотим услышать от вас, дон Арамехо, действительно ли вы являетесь сыном испанского кранда, как выразился мастер Арнольдо. Не забывайте, что речь идет о вашей шкуре. Что вы сделали с сеньоритой, которую захватили в посаде «Рио-Верде», предъявив записку за моей подписью?
— Сеньор… — пробормотал раненый, — что вы говорите? Я не понимаю, о какой сеньорите вы говорите.
— Ах ты, негодяй, — сказал Вандо, выступая вперед. — Ты будешь отрицать, что знаешь меня? Посмотри-ка на меня хорошенько!
— Мой бетный испанский кранд, мы в плену, — сказал мастер Арнольдо, обращаясь к раненому. — Фыклатывайте фсё, приятель, иначе мы пропали.
Раненый пробормотал вполголоса какое-то проклятие, а потом решительно повернулся к Буттафуоко и спросил его:
— Что вы хотите узнать?
— Я желаю знать, дорогой мой похититель девушек, куда вы отвезли сеньориту, которую забрали от моего имени, как вы это хорошо помните, в посаде «Рио-Верде», — ответил буканьер, задетый наглостью пленника.
— А если я сообщу вам, что отвез ее к маркизу де Монтелимару, который как воспитатель девушки выдвигает свои права на нее, что вы на это скажете?
— Что ты — самый отъявленный негодяй среди тех, кого я встречал до сих пор, но тебе не удастся запугать меня, наглая морда.
— Хотите убить меня? Сделайте это поскорее!
— Смерть для тебя будет слишком мягким наказанием, — ответил угрожающим тоном Буттафуоко. — Мы тут отделены от мира, и я могу устроить для тебя такие пытки, что ты будешь оплакивать день, когда появился на свет. Ты же знаешь, на что способны буканьеры и флибустьеры, а мы все как раз принадлежим к тому ужасному Береговому братству, которое причинило столько зла твоим соотечественникам по обе стороны перешейка. Хочешь проверить нашу жестокость — мы готовы.
Услышав такие слова, раненый вздрогнул и смертельно побледнел. Одно упоминание о флибустьерах вызывало у испанцев упадок духа, сколь отважны бы они не были.
— Ты меня понял? — спросил Буттафуоко после непродолжительного молчания.
— Да, сеньор, — ответил пленник уже безо всякого высокомерия.
— Тогда отвечай на мои вопросы. Кто тебе сказал мое имя?
— Маркиз де Монтелимар.
— От кого он узнал, что я прибыл в Панаму вместе с графиней ди Вентимилья?
— Об этом вы можете спросить у Стиффеля.
— Но я же ничего об этом не знаю, — поспешил вмешаться в разговор фламандец.
— Молчание — золото, — сухо заметил Мендоса.
— Наш приятель Пфифферо осторожничает, — добавил дон Баррехо.
Фламандец сопроводил его слова грациозной улыбкой, содержавшей немало иронии.
— Вы, мошенники, никогда ничего не говорите или, по крайней мере, говорите только то, что мы сумеем у вас вырвать, — сказал Буттафуоко. — Нечего валить вину один на другого, потому как терпение никогда не было сильной стороной буканьеров.
— Это мы знаем, — согласился фламандец.
— А тогда говорите, пока мы не выбросили вас в море с поджаренными ступнями.
— Арамехо, нас взяли в плен, — повторил Пфифферо. — Колись!.. Колись!..
Назвавшийся сыном испанского гранда принял воинственный вид, несмотря на рану, которая, должно быть, причиняла ему немалую боль, потом подкрутил усы и сказал:
