— Привет и приятного аппетита честной компании, — сказал он, сбрасывая широкий короткий плащ. — Что-то я не вижу наплыва посетителей, женушка?
— А!.. Наконец-то явился!..
— А разве могло быть по-другому? Смотрю, плохо идут дела? Таверна превратилась в пустыню.
— Эта проклятая бочка всех отпугнула, — пожаловалась Панчита. — Люди видели, что вечером ее увезли, а наутро она вернулась; пошли разговоры, что ты утопил призраков, которых поймал в ловушку.
Гасконец расхохотался:
— Никогда бы не поверил, что я способен на такое. Дать тебе хороший совет, Риос? Выкинь в море эту чертову бочку, иначе она разорит наше заведение. Когда люди больше не будут ее видеть, они поверят, что все чертенята, дьяволята и привидения исчезли, а тогда станут приходить выпить доброго хереса «Эль Моро». Ну, давайте в последний раз отобедаем в компании жены.
— Как? Ты куда-то уезжаешь?
— Я уже три дня твержу тебе об этом. Вы, кастильцы, верно, туги на ухо?
— И куда ты уезжаешь?
— К индейцам, чтобы забрать наследство великого касика Дарьена. Дорогая, я вернусь с целой горой золота, и мы откроем превосходную гостиницу, какой еще никогда не было в Панаме.
— А если тебя убьют?
— Кто? Кто может убить дона Баррехо? Гасконцы не позволяют прирезать себя как курицу, запомни это, моя милая. А потом, ты можешь успокоиться, потому что со мной будут Мендоса и Буттафуоко. Добавлю, что я охотно взял бы с собой и Риоса.
— Конечно, если речь идет только о драках с индейцами, — ответил кастильский Геркулес.
— Ну, про это я ничего определенного сказать не могу, а поэтому оставляю тебя охранять мою жену. Пей, ешь и трать деньги, сколько захочешь, не считая: за все рассчитаемся наследством касика. Садитесь за стол, довольно разговоров, а то у меня все горло пересохло.
Обедал он весело, больше не упоминая про будущие подвиги, а все послеобеденное время вместе с Риосом приводил в порядок таверну; ближе к закату взял пистолеты и сказал удивленной Панчите:
— Прощай, женушка; я стал прежним гасконцем.
— И сколько же времени тебя не будет?
— Кто это может сказать? Пожалуй, только дух великого касика Дарьена.
— А если ты вообще не вернешься?
— Тогда ты снова выйдешь замуж, — не задумываясь ответил дон Баррехо.
Он жарко обнял жену, пожал руку шурину и спокойно ушел, напевая сквозь зубы:
Девушки — из золота,
Из серебра — жены сочные,
Вдовушки — из меди,
Старушки же — молочные.
Гасконец ускорил шаг и вскоре добрался до посады, где его ожидала мулатка. Девушка уже сидела за столиком и лакомилась засахаренным печеньем, запивая сладость мецкалем и нимало не сомневаясь, что ее щедрого друга не надо будет просить об оплате счета.
— Итак, Карменсита? — спросил гасконец, обнимая ее.
— Я все сделала, сеньор граф.
— Ох, Юпитер Громовержец!.. Да ты настоящее сокровище!.. Записка?
— Я передала ее сеньорите.
— И она не дала тебе ничего для меня?
— Свой ответ, — и мулатка достала из-под пестрого корсета крохотное письмецо.
Гасконец схватил его, открыл, пробежал глазами, процедил что-то непонятное, чтобы не показывать свое невежество, потом опустил руку в карман, бормоча при этом:
— Эх, были бы здесь глаза Буттафуоко или священника из моей родной деревни, если они еще глядят на белый свет, в чем я очень сомневаюсь, потому что святой человек еще в дни моей юности был стариком, а в Гаскони, к сожалению, тоже выдают паспорта на тот свет.
Потом он отдал мулатке десять пиастров, опорожнил пару стаканчиков мецкаля, расплатился по счету и встал со словами:
— Мы больше не увидимся, красотка. Скажи сеньорите, что все чудесно. Прощай и не делай глупостей.
После чего гасконец оставил мулатку и удалился напевая:
Когда он пришел в порт, уже опустилась темнота и раздался выстрел из пушки, возвещающий о запрете выходить в море. Он застал Буттафуоко и Мендосу в хлопотах. Они закупили аркебузы, пистолеты, порох и пули, а теперь паковали все это.
— Вот ответ сеньориты, сеньор Буттафуоко, — сказал гасконец, как бомба врываясь в дом. — Как видите, я сдержал свое обещание.
— Я начинаю подозревать, что вы находитесь в родстве с дьяволом, — ответил буканьер.
— Гасконцы — кто чуть больше, кто чуть меньше, — все состоят в родстве с чертом, — не стал отнекиваться дон Баррехо. — Об этом ведь и в Бискайе знают, не так ли, Мендоса?
Буттафуоко быстро раскрыл записку графини ди Вентимилья и в один миг прочитал ее содержимое.
— Наши пленники сказали правду, — проговорил буканьер. — Через восемь — десять дней маркиз перевезет графиню на «Сан-Хуан», чтобы доставить ее в бухту Дэвида вместе с авангардом экспедиции.
— О, молнии Бискайского залива!.. — закричал Мендоса. — Нам едва хватит времени собрать флибустьеров Равено де Люсана.
— Нам надо только попасть на борт, потому что все уже готово, — спокойно ответил Буттафуоко. — Завтра утром мы будем далеко от Панамы.
— Мы уже отправляемся? — удивился гасконец.
— Вандо и фламандец наняли сегодня маленькую каравеллу
[40] под предлогом перевозки груза в Калифорнию, ну а когда выйдем в море, мы укажем любой курс, если только команда не захочет отправиться на завтрак акулам.
— Сколько человек на борту?
— Шестеро, включая капитана.
— Если четыре раза пустить в дело шпагу, мы сравняемся в числе, — предположил гасконец. — Кто пойдет с нами?
— Твой дружок Пфиффер и сын испанского гранда, — ответил Мендоса. — Они уже решили покинуть маркиза де Монтелимара и присоединиться к нам. Один из них — фламандец, другой — португалец; если представится возможность, они могут заколоть любого испанца, и совесть их не будет испытывать никаких угрызений.
— Они уже на борту?
— Да.
— С Вандо?
— А у Вандо теперь есть своя собственная посада, и ни о каких приключениях он больше не хочет слышать.
— Так ведь он не баск и не гасконец, — презрительно сказал трактирщик. — Я ведь оставил жену ради странствий по свету в поисках славы и денег.
— Возможно, ты просто устал от кастильянки, — улыбнулся баск.
— Ну нет, — запротестовал гасконец. — Я люблю свою жену, но предпочтение отдаю приключениям.
