Увидев Мендосу и дона Баррехо, маркиз резко остановился, положил жестом трагического актера левую руку на рукоять шпаги и грубо спросил:
— Кто такие?
— Посланцы губернатора Тусиньялы, — ответил гасконец, после того как отвесил глубокий поклон.
Маркиз вздрогнул.
— Вы прибыли из Тусиньялы? — изумленно и несколько вежливее спросил он.
— Да, ваше превосходительство.
— Одни?
— Наш эскорт изрублен тихоокеанскими бандитами, одновременно напавшими и на ваших солдат.
— А вам удалось спастись?
— Мы прорвались через бандитский заслон, сражаясь как сорвавшиеся с цепи дьяволы, ваше превосходительство, — ответил гасконец.
— А кто командует этими безумцами, вы можете сказать?
— Мы слышали это имя во время сражения.
— Так назовите его.
— Равено, если я не ошибаюсь.
— Вожак тихоокеанских корсаров, окопавшихся на Тароге? — спросил маркиз. — Я так и думал. У него много людей?
— Ваше превосходительство, их численность я определить не смог, но людей у него много, потому что за каждым кустом скрывалась шайка бандитов.
Маркиз подал знак своим офицерам, и они отошли в сторону. Тогда маркиз взволнованно спросил гасконца, потому что Мендоса, казалось, внезапно онемел:
— А видели ли вы среди флибустьеров девушку?
— Вы хотели сказать: индианку или, по крайней мере, метиску? — после некоторого раздумья вопросом на вопрос ответил дон Баррехо.
— Да, молодую и очень красивую.
— Именно так, ваше превосходительство. Она мужественно сражалась в рядах флибустьеров.
Ногти маркиза так впились в кожу, что под ними выступила кровь.
— Так я и предполагал, — едва выдавил он из себя.
Маркиз заложил руки за спину, склонил голову и сделал с десяток шагов, потом повернулся к гасконцу, старавшемуся насколько возможно прикрыть собой баска, и резко спросил:
— Так что же нужно от меня губернатору Тусиньялы? Вместо того чтобы посылать ко мне нескольких человек, он сделал бы лучше, направив ко мне тот кавалерийский отряд, что уже две недели находится в ожидании.
— Ваше превосходительство, губернатор, напротив, послал нас за помощью.
— Кто же ему угрожает?
— Взбунтовались индейские племена и сожгли плантации сахарного тростника, а также фактории; бунтари не щадили и владельцев, если только их удавалось поймать.
Маркиз пожал плечами.
— И губернатор Тусиньялы беспокоится из-за такой мелочи? Пусть он пошлет мне этих индейцев, а взамен заберет противостоящих мне демонов, которых никакая человеческая сила не сможет остановить. Вы же видели, как бьются эти флибустьеры?
— Великолепно, ваше превосходительство. Один вид их внушает страх.
— Да, знаю, — сказал маркиз. — И все же их не должно быть много.
— Я видел, как сражались четыре роты, ваше превосходительство, и в каждой было очень много флибустьеров, — сказал гасконец.
Маркиз ничего не ответил. Он нахмурился и опять зашагал туда-сюда, что-то бормоча под нос и время от времени притопывая ногой. Через некоторое время он снова остановился перед авантюристами:
— Пока что я не могу принять никакого решения. Сегодня вечером жду вас у себя в доме. Там вы сможете поужинать и переночевать. До вечера, храбрецы.
Гасконец и баск, довольные тем, что не вызвали подозрений, отвесили глубокий поклон и стали спускаться в город.
Когда прошел первый приступ страха, горожане начали успокаиваться, осознав, что в городе собралось достаточно войск, чтобы справиться даже с непобедимыми флибустьерами. Однако на всех лицах дон Баррехо и Мендоса читали глубокую озабоченность, овладевшую жителями.
— Дружище, — сказал гасконец, — я нахожу, что мы тоже немножечко взволнованы; пора утешиться какой-нибудь бутылкой. Известно ли тебе, что у меня в желудке уже семь суток и пять часов не было ни капли вина?
— Даже часы посчитал! — расхохотался Мендоса, и его смех вызвал удивление испуганных горожан, заполнявших улочку.
— Став собственником, я научился считать, чтобы не входить в дом дьявола без пиастров.
— И кто же это тебя научил?
— Жена.
— Да эта кастильянка стоит целого Перу.
— Так что теперь в этом деле я чувствую себя неплохо. Я был сыт по горло тем низким ремеслом, которое состояло лишь в том, чтобы приносить стаканы с вином.
— А также осушать их.
— Хорошеньких дыр наделал я в своем погребке, несмотря на протесты жены, которая боялась, что я пущу ее по миру… О!.. Посмотри-ка, какая любопытная комбинация!.. Да уж не сплю ли я?
Дон Баррехо остановился посреди улицы, задрав голову вверх и уставившись на старую деревянную вывеску, изображавшую быка.
— Мендоса, читай!.. — сказал он, потрясенный.
— Таверна «Эль Моро».
[81]
— Tonnerre!.. Кто этот негодяй, который похитил название моей таверны? Я оборву ему уши!
— И что это испанцев вечно приводят в ярость быки!.. Что удивительного, если и здесь нашлась вывеска, похожая на твою?
— И правда, животные ведь так похожи, — сказал гасконец. — Будет лучше, если мы пойдем и свернем шею паре бутылок. Попортим себе немножко кровь.
Он пихнул ногой дверь и вошел в низкое помещение с почерневшими стенами и шатающимися столиками. Резкий запах горелого масла, забродившего мецкаля и caña
[82] ударил в нос, сдавливая дыхание. Услышав стук двери, хозяин таверны выскочил из-за стойки с ругательствами, потому что после пинка гасконца дверное стекло разлетелось вдребезги.
Хозяину было под сорок; нос у него загнулся дугой, словно клюв попугая; густые усы украшали лицо; он был худ и высок, словно дон Баррехо, и весь состоял из нервов и мускулов.
— Канальи! — заорал он. — Моя таверна не собачья конура, чтобы входить таким образом, порази вас сто тысяч молний!.. Я не потерплю здесь насилия даже со стороны офицеров.
Дон Баррехо застыл на месте, ошеломленно разглядывая трактирщика, потом хлопнул себя здоровенным кулаком по каске и закричал:
— Де Гюсак!..
— Баррехо!..
— Tonnerre!..
