Даже дона Баррехо слова Де Гюсака, казалось, не убедили; во всяком случае, он сделал недовольную гримасу.
А бывший трактирщик закончил снимать шкуру с ай и завернул тушку в пальмовые листья, выложив брюшную полость, предварительно освобожденную от внутренностей, ароматными травами, которых было достаточно прямо под ногами.
Орудуя драгинассой и руками, он вырыл довольно глубокую ямку и бросил туда, сколько смог, горящих дров.
— Вот очень экономичный и очень быстрый очаг, — сказал дон Баррехо. — Вы случайно не кухарничали у индейцев?
— Больше, чем ты себе представляешь, — рассмеялся в ответ Де Гюсак. — Могу добавить, что я остался в живых только благодаря своим кулинарным способностям.
— Так что же с тобой случилось?
— Я шел через перешеек в компании полудюжины авантюристов, решивших добраться до Тихого океана и присоединиться к флибустьерам Дэвида, как вдруг в один неудачный день на нас посреди леса обрушился настоящий дождь из стрел. Мы даже не успели заметить, с какой стороны летели стрелы. Мы ответили залпом из аркебуз, но свист стрел убедил нас, что ружейный огонь ничуть не испугал гордых испанцев; они продолжали забрасывать нас своими стрелами, да так метко, что через четверть часа все мои спутники лишились жизни.
— А тебя уберег какой-то драгоценный амулет? — спросил дон Баррехо, наблюдавший за огнем.
— Разумеется, — серьезно ответил бывший трактирщик из Сеговии. — В нашем роду хранился освященный медальон, который обычно носили на сердце. Он был величиной с пиастр.
— Продолжай, — улыбнулся дон Баррехо, — а ты, Мендоса, убери головешки и брось в очаг нашу обезьянку. Мне кажется, ее надо забросать землей; не так ли, Де Гюсак?
— А сверху снова разжечь огонь.
— Так продолжай же.
— Когда умер мой отец, медальон забрал я, потому что это была единственная вещь, имевшая хоть какую-то ценность: ведь она была из чистого золота.
— Твои родители, Де Гюсак, столь же богаты, как и мои, — прервал его грозный гасконец. — Продолжай.
— Ты не поверишь, но стрелы по крайней мере трижды летели прямо в мое сердце; все они натыкались на амулет.
— Черт возьми!.. Продай мне его.
— Но у меня его больше нет!
— Куда же он делся?
— Он до сих пор висит на шее вождя племени.
— Значит, ты сделал этого плута неуязвимым!.. Будем надеяться, что мы не встретим его на своем пути, — сказал дон Баррехо с легкой иронией. — И как же закончилась эта история?
— Меня окружили не знаю уж сколько дюжин индейцев, вооруженных луками и палицами; я вынужден был сдаться. К счастью, эти индейцы были людоедами.
— К счастью!.. — в один голос вскрикнули Мендоса и дон Баррехо.
— Если бы не это обстоятельство, я бы не рассказывал вам здесь об этом страшном приключении.
— Растолкуй получше, приятель, — сказал грозный гасконец. — Есть тут одно темное место, надо бы его прояснить.
— Сейчас я тебе его разъясню, — согласился бывший трактирщик из Сеговии. — Меня отвели в деревню и, перед тем как отправить в свои желудки, привязали к столбу. Но в тот день им хватало человечины, потому что, как я уже сказал, все мои товарищи полегли на поле боя. Меня оставили для ужина, который касик хотел устроить для другого вождя. У меня на глазах на некоем подобии вертелов, сделанных из древесины железного дерева, поджарили пятерых моих товарищей. Один индеец, обнаружив мое присутствие на этой мясной оргии, оказался настолько любезен, что протянул мне полуобгоревшую руку и предложил обглодать ее.
— И ты ее сожрал! — закричал дон Баррехо, сморщившись раза три-четыре кряду. — Фи!..
— Я притворился, что хочу попробовать ее, а потом громко выругал поваров, назвав их не ведающими самых элементарных основ кулинарии. Касик, бывший большим гурманом, как я потом узнал, сразу предложил мне пост главного придворного повара. И вот на следующий день я стал готовить в котлах трупы с картофельным гарниром и с ароматными травами.
— И кого же вы варили? — спросил Мендоса.
— Оставшихся пятерых из моих товарищей.
— Гром и молнии!.. Какая смелость!..
— Дорогой мой, речь шла о спасении собственной шкуры. А если бы я не сварил их, трупы поджарили бы другие. Успех был грандиозный, просто необыкновенный, и если касик не умер в тот вечер от несварения желудка, это было настоящее чудо.
— Жуткая история про каннибалов!.. — воскликнул дон Баррехо. — Продолжай, Де Гюсак; твой рассказ меня очень заинтересовал.
— Ограниченный интерес, — отозвался бывший трактирщик из Сеговии. — В течение пяти месяцев я не делал ничего другого, кроме приготовления жаркого из индейцев, павших в сражениях: некоторых под зеленым соусом, других под красным. Но в один прекрасный день я устал от своей должности и ушел.
— Без медальона?
— Он остался в руках касика.
— И как же все закончилось?
— Я шел через леса, горы и реки, постоянно подгоняемый страхом попасть в плен к индейцам и быть съеденным в свою очередь, пока в один прекрасный день не добрался до Сеговии, которая в то время была простой деревушкой. Там я и остался жить.
— Вот это и называется приключениями. Не так ли, Мендоса? — сказал дон Баррехо.
— Только от одного рассказа о них тело покрывается мурашками, — ответил баск.
— А скажи-ка мне, Де Гюсак, ты и испанцам в Сеговии готовил мертвецов?
— Да меня тогда бы давно повесили. Эй, Мендоса, а жаркое? Я не делал такого, когда жил среди дарьенских людоедов. Обезьянка должна быть готова тютелька в тютельку.
Они погасили огонь, драгинассами очистили ямку и принялись за поиски ай, который распространял аппетитный запах, хотя и был четвероруким животным. Бывший трактирщик из Сеговии снял пальмовые листья, и столь желанный завтрак наконец-то явился.
Однако трое изголодавшихся людей нерешительно переглядывались, не решаясь коснуться жаркого.
— Де Гюсак, — спросил дон Баррехо, — что тебе напоминает это жаркое?
— Ребенка, которого я готовил для касика по большим праздникам.
— А еще — дьявола, но я от него не отступлюсь, — отозвался Мендоса.
Он схватил наваху и рассек жаркое, казавшееся скорее человеческим телом, чем тушей животного.
Троица флибустьеров, победив отвращение, привлекаемая запахом ароматных трав, наконец-то накинулась на жаркое с таким натиском, что вскоре от тушки остались одни кости.
— Мясо мне показалось слишком жестким, — сказал после еды дон Баррехо.
— Ну, я не согласен, — возразил Мендоса. — Знаю только, что оно спокойно ведет себя в моем брюхе, которое уже не такое пустое, как прежде.
Де Гюсак одобрил эти слова кивком головы.
