— Сеньор повар, надеюсь, вы не будете варить нам падаль. Мы ведь не дарьенские людоеды, — сказал дон Баррехо.
— Животное могло умереть и недавно, — невозмутимо ответил бывший трактирщик. — Пойдем посмотрим, чем там закусывали стервятники. Позаботься о костре, Мендоса: мы вернемся не с пустыми руками.
Они взглянули на буссоль и снова зашагали под бесконечными лесными аркадами, не забывая об осторожности. Слышались нетерпеливые крики стервятников, готовых приступить к разделу добычи. Пройдя шагов двести — триста, авантюристы заметили плотную группу индюковых грифов, безобразных птиц величиной с индюка, с темно-серыми перьями, красными глазками и белым клювом.
— Видишь их? — спросил дон Баррехо у Де Гюсака.
— Да, и уверяю тебя, что они нас тоже разглядывают, — ответил бывший трактирщик из Сеговии.
— Боишься, что они на нас нападут? Но это же не кондоры.
— Не осмелятся; однако у этих птиц есть очень дурная привычка: когда их потревожат, они изрыгают съеденное прямо на охотников. Уверяю тебя, что их блевотина пахнет совсем не духами.
— У, грязные свиньи!.. Стрельну-ка я по ним издали.
Однако и на этот раз дон Баррехо зря потратил заряд, потому что грифы, заметив охотников, предпочли взлететь и скрыться в лесных зарослях.
Уверенные в том, что найдут какое-нибудь мертвое или умирающее животное (потому что жестокие и жадные грифы набрасываются даже на живых животных, которые не могут защищаться), двое авантюристов кинулись вперед и очень скоро заметили возле корней огромной пальмы распростертое тело, формой напоминающее кабана, и также покрытое щетиной, только боле толстой.
— Тапир! — закричал Де Гюсак. — Сколько я их убил, когда жил среди индейцев!..
— Странный зверь: живет в одиночестве, в лесных чащах; вместо носа у него — своеобразный хобот, которым он пользуется, чтобы выкапывать корни.
— Давно ли он погиб?
— Я не чувствую никакого неприятного запаха. Попробую пощупать его мясо. Кожа-то у него еще не обмякла.
Дон Баррехо погрузил руки в тело животного и упал ничком под хруст костей. И в то самое время, как тело подавалось, словно оно было пустым внутри, три или четыре странных существа выскочили наружу и попытались удрать.
— Хватай!.. Хватай!.. — закричал бывший трактирщик из Сеговии.
Быстро вскочивший на ноги дон Баррехо устремился с поднятой аркебузой за четырьмя мелкими зверьками величиной с кролика, у которых вместо шерсти виднелись какие-то гибкие чешуйки желтоватого цвета, казалось, накладывавшиеся одна на другую.
Грозный гасконец уже готовился перебить их прикладом аркебузы, как вдруг зверюшки остановились, перевернулись и превратились в четыре костистых шарика.
— Эгей, зверюшки!.. — закричал он. — В какую игру вы со мной играете?
Он попытался ударить животных и быстро убедился, что это ни к чему не приведет. Чешуйки оказывали такое сопротивление, что приходилось опасаться за целость приклада.
— Эй, Де Гюсак, — крикнул дон Баррехо. — Не хватит ли? Эти чудища не хотят раскрываться.
Бывший трактирщик хохотал до упаду, но с места не сдвинулся.
— Плут!.. Ты смеешься над моими стараниями?
— Оставь их, дон Баррехо. У тату,
[105] мой милый, костные пластинки выдержат даже пулю.
— И ты хочешь их отпустить?
— Ни в коем случае, потому что они так же вкусны, как сухопутные черепахи.
— Тату!..
— Называй их лучше броненосцами, если тебе понравится.
— Теперь я вспомнил. Несколько таких зверьков я видел в Панаме. А как мы их унесем?
— Прямо в руках, а потом бросим в костер — пусть жарятся на собственном жире.
— Но я бы хотел все-таки узнать у тебя, потому как ты мне кажешься более образованным, что эти зверки делали рядом с тапиром?
— Видишь ли, тату питаются падалью, как и грифы, как и кондоры. Когда они находят мертвое животное, то забираются внутрь трупа и мало-помалу его пожирают, оставляя только шкуру да кости.
— Стало быть, у того длинноносого животного и мяса-то не осталось?
— Ни кусочка, — подтвердил Де Гюсак.
Дон Баррехо пригладил усы и посмотрел на бывшего трактирщика, не спускавшего глаз с четырех броненосцев.
— Ну и что ты в конце концов хочешь на ужин?
— И кто бы отказался от четырех тату, зажаренных на собственном жире?
— Но они же питаются тухлым мясом. Значит, у них отвратительный вкус.
— Попробую доказать тебе обратное.
— С твоим варевом мы кончим тем, что будем есть змей, — сказал дон Баррехо.
— О!.. Сколько змей я скормил касику и ни разу не слышал от него жалоб.
— Tonnerre!.. Это какой же желудок был у этого индейца? Он глотал гремучих змей, словно макароны.
— Но без головы. Хватай тату, прежде чем они раскроют свои пластины, и пойдем в лагерь. Мендоса уже, наверно, беспокоится.
Они забрали четырех тату, упрямо державшихся на одном месте, и пустились в обратный путь, внимательно наблюдая за метками, которые они делали на стволах деревьев, и оставляя их с правой стороны. Так они легко отыскали костер, зажженный баском, а сам Мендоса поднял ружье и в кого-то целился.
— Стреляешь в попугаев? — пошутил дон Баррехо.
— Тот, кто рыкнул мне прямо в лицо, когда я нагнулся, чтобы набрать сухих веток, был таким попугаищем, который может испугать даже гасконца.
— Ты должен был убить его, ощипать и испечь на углях. Какой бы это был сюрприз для проголодавшихся товарищей!..
— Поди-ка поймай его за хвост.
— Попробуем, — сказал Де Гюсак. — Какого он роста?
— Да с мастифа.
— А какой масти?
— Рыжей.
— Понял. Речь идет об американском льве. Ну, это так говорят: с африканскими львами он не имеет ничего общего; ни ростом, ни силой, ни гривой он с африканцами не сравнится.
— Он опасен? — спросил грозный гасконец, в котором жил дух воина.
— Хотя масса у него невелика, но порой он может напасть даже на человека, да с такой отвагой, какой не встретишь у ягуара.
— Он ушел?
— Он услышал, что вы идете, и исчез в лесу, — ответил Мендоса.
— Доброго пути, — сказал дон Баррехо. — Если он попробует нарушить наш ужин, то получит свое, клянусь крепостной пушкой!.. А теперь, старший повар индейцев-людоедов, займись-ка этими животинками, которые так не хотят раскрывать свои чешуи.
