— Будет исполнено, — ответил бывший трактирщик, бросая в пламя четверых тату. — Они прекрасно сварятся в своей скорлупе и при этом не потеряют много жира. Если бы ты побыл хоть месяц под моим началом, тоже бы выбился в старшие повара.
— Да, по части приготовления обезьян и стервятников, — не смутился грозный гасконец. — Я, кстати, хотел бы поучиться этому ремеслу.
— А пока понюхай изысканный запах, который исходит от этих пожирателей мертвечины.
— Слышу только, как подгорают кости.
— Подожди еще чуть-чуть, торопыга.
Де Гюсак собрался палкой переворачивать тату, когда Мендоса сказал:
— Есть еще одна персона, рассчитывающая на свою долю.
— Кто? — спросил дон Баррехо.
— Животное, которое совсем недавно меня посетило.
— Где же этот незваный гость?
— Посмотри вон туда: он расположился на ветке. Запах жареных броненосцев заставил его вернуться.
— Наши пули успокоят его голод, — решительно сказал грозный гасконец. — Сеньор лакомка, не бойтесь, подходите, если хотите; мы готовы познакомиться.
Кугуар,
[106] великолепное животное, размером побольше обычного, притаился на ветке орехового дерева, свесив хвост. На предложение гасконца он разинул пасть, показав свои превосходные зубы, но не сдвинулся с места.
— Он что, оглох? — поинтересовался Де Гюсак.
— На одно ухо — это точно, — ответил дон Баррехо. — Надо бы это проверить, выстрелив из аркебузы.
Словно почувствовав опасность, кугуар в этот момент спрыгнул с ветки и исчез в лесной чаще.
— Испугался, — сказал дон Баррехо. — Ну, пусть уходит, а мы займемся ужином. Если он решится помешать нам и вернется, мы дадим ему понять, что мы из тех людей, которые смеются над самыми свирепыми хищниками мира.
Они раскололи драгинассами пластины четырех тату и принялись работать зубами, не занимаясь больше кугуаром.
Едва они покончили с трапезой, как послышались шелест листьев и какие-то ускоренные шаги. Казалось, что кто-то в безумной спешке спускается со сьерры.
— Внимание! — предупредил дон Баррехо.
Вся троица вскочила на ноги, с ружьями на изготовку, опасаясь сюрприза со стороны испанцев. Шум не прекращался. Какой-то человек продирался сквозь густые заросли. Вдруг чья-то рука раздвинула кустарники, и к костру вышел индеец высокого роста, с выдающимися скулами и густой шевелюрой; он уставился на троих авантюристов своими черными глазами, в которых читалось сильное беспокойство.
— Приятель, — сказал ему дон Баррехо, — если вы друг, вам нечего нас бояться. Пожалуйста, подходите.
Индеец, увидев, что дула аркебуз опускаются, сделал несколько шагов вперед, потом опустился одним коленом на землю, протягивая свои изящно татуированные руки, украшенные золотыми браслетами.
— Амиго,
[107] — сказал он.
— Тогда подходи ближе. Откуда ты пришел? Может, тебя кто-то преследует?
— Дать вам совет? — сказал индеец. — Не теряйте времени, бегите, иначе тасарио свалятся вам на спину, возьмут вас в плен и съедят.
Индеец был красивым молодым человеком лет тридцати, он великолепно говорил по-испански. Впрочем, этот язык уже усвоили многие племена.
— Кто такие эти тасарио? — спросил Мендоса.
— Пожиратели человеческого мяса. Я чисто случайно вырвался от них, однако они за мной гонятся.
— Этого нам только не хватало, — сказал дон Баррехо. — Вот еще одна неприятная неожиданность, идущая по нашим следам. К какому же племени ты принадлежишь?
— К племени великого касика Дарьена, — ответил индеец.
Трое авантюристов вскрикнули от неожиданности, но в крике этом слышались и радостные нотки.
— Идем с нами, друг, — сказал дон Баррехо. — Мы тебе все объясним позже. Ты знаешь эти леса?
— Как свои родные, потому что много лет я хожу по ним.
— Разве в этих краях нет надежных убежищ?
Индеец немного подумал, потом энергично взмахнул рукой и ответил:
— Я отведу вас в такое место, где нас не смогут достать тасарио. Они приближаются. Я это чувствую.
Трое авантюристов пока не хотели ничего больше знать; они пристроились за индейцем, спускавшимся быстрым шагом по склону сьерры; он безо всяких сомнений шел напрямик через лесную чащу.
Полчаса спустя беглецы подошли ко входу в глубокий каньон, то есть в узкую долину, также густо поросшую лесом.
— Спускаемся в преисподнюю, что ли? — спросил самого себя дон Баррехо.
— Тише, — сказал индеец. — Говорить опасно.
— Боишься какого-нибудь дикого зверя?
Краснокожий кивнул головой и приложил палец к губам; таким жестом он призывал не открывать рот.
Каньон представлял из себя бесконечную малую галерею, потому что на его склонах росли огромные деревья, скрещивающие в вышине свои ветки и объединяя кроны. Тягостная тишина царила в этой темноте.
Краснокожий шел дальше, останавливаясь только для того, чтобы прислушаться.
Авантюристы, однако, не возражали против скорой ходьбы и беспокойно посматривали то налево, то направо, словно боялись неожиданной атаки индейцев тасарио или нападения хищных животных.
— Тише, тише, — повторял индеец, — не шумите, если вам дорога жизнь.
— Где это краснокожее животное видит опасности? — бормотал еле слышно дон Баррехо. — Здесь не слышно даже москитов, а он полагает, что тут собрались все хищные звери Центральной Америки.
Однако Мендоса и Де Гюсак, лучше знавшие индейцев, не выражали недовольства и старались как можно меньше шуметь. Если привыкший к местным лесам человек так ведет себя, считали они, значит, у него должны быть на это свои причины.
Прошел еще час; индеец остановился под густой симарубой, деревом гигантских размеров, цветы которого очень любят черепахи. Достаточно копнуть землю возле корней дерева, и почти всегда наткнешься на черепашку.
— Дай-ка мне на минутку твою наваху, — обратился индеец к дону Баррехо.
— Кого ты хочешь выпотрошить? — спросил гасконец.
— Пока что никого. Мне надо сделать флейту.
— Хочешь устроить нам концерт?
Индеец посмотрел на него с недоумением, потом, тряхнув густыми и длинными волосами с вплетенными в них тончайшими лианами, он сказал:
— Тасарио идут.
