— Вот это как раз то черное пятно, которое меня беспокоит.
— Но возможно ли, чтобы этот кабальеро нагнал страху на два лучших клинка Гаскони вкупе со знаменитой шпагой? Однако должен сознаться, что я никогда о нем не забываю. Готов держать пари, что вскоре мы с ним встретимся.
— Если только наводнение не утопило его вместе со всеми подчиненными, — сказал Де Гюсак.
— И такое могло случиться, но я, друзья, скажу вам, что, набив живот, следовало бы столкнуть плот в воду. Я не почувствую себя в безопасности до той поры, пока не окажусь среди флибустьеров.
Индеец, вооружившись большим колом, вытащил черепаху из костра, стряхнул пепел и ударом драгинассы дона Баррехо вскрыл с помощью своих спутников черепаший панцирь.
Запах, который издавало бедное создание, изжаренное в собственном жиру, был таким сильным, что дон Баррехо от восторга несколько раз подскочил.
— Понюхай, понюхай, Мендоса! — кричал он. — И ты понюхай, Де Гюсак!..
— Предпочту попробовать, — ответил баск, расстегивая ремень.
Завтрак можно было бы назвать отличным, если бы только был кусок хлеба, чтобы обмакнуть его в ароматный жир, в котором жарилось мясо рептилии.
Трое авантюристов, и прежде всего индеец, восстановили силы, наполнив желудки изысканнейшим кушаньем, потому что черепашье мясо могло бы украсить лучшие столы, несмотря на инстинктивное отвращение, которое внушает несчастная рептилия, осужденная на пожизненную каторгу плоть до последнего дня своей жизни.
Хорошо наевшись, наши путешественники вытянулись в траве, пододвинув ноги к огню и надеясь спокойно переварить жаркое, как вдруг выше по реке послышались какие-то крики.
Дон Баррехо, самый худой из всех, а следовательно, самый подвижный, первым вскочил на ноги, обрушив град проклятий на нарушителей общественного спокойствия.
— Кто эти сеньоры, что появляются здесь и мешают нам переваривать обед? — закричал он, опустив свое обычное «Tonnerre!». — Выходит, я не могу пропустить куска мяса после двухсуточного голодания, чтобы кто-то не пришел помешать мне? Мендоса, мы выставим за дверь этих незваных гостей!..
— То есть сбросим их в реку, — ответил поднявшийся в плохом настроении баск.
В несколько прыжков вся четверка миновала кустарник, отделявший их от плота, и сразу же с явным неудовольствием увидела большое индейское каноэ, в котором сидели человек семь-восемь; течение несло челнок к острову.
— Tonnerre!.. — со злой гримасой выкрикнул дон Баррехо. — Испанцы!..
— Может, это люди маркиза де Монтелимара? — спросил Де Гюсак.
— А что бы стали делать в этой гнусной стране другие? Дорогой мой, они бы предпочли наслаждаться спокойной городской жизнью.
— Восемь человек, — сказал в этот момент баск. — Это немного, но и немало.
— Решайся, Мендоса, — сказал дон Баррехо. — Через двадцать минут эти люди будут здесь. Надо ли нам при помощи аркебуз воспрепятствовать их высадке на остров?
— Нет, дон Баррехо. Я предпочел бы позволить им ступить на землю, а ночью захватить их каноэ. Индеец, иди и сейчас же погаси костер, а еще переверни живую черепаху. Пусть ее съедят где-то в другом месте, а мы смываемся на другой конец острова.
— А если они нас найдут? — спросил Де Гюсак.
— Тогда мы дадим им бой и вне штаб-квартиры, — ответил баск. — Ну же, ходу!
Нельзя было терять ни секунды. Маддалена, все еще вздувшаяся, быстро несла тяжелое каноэ, которое испанцы пытались направить к острову.
— Скорее! — вздохнул дон Баррехо. — Придется переваривать жаркое на бегу, вместо того чтобы делать это лежа и задрав ноги вверх. Ну, они мне заплатят за эту гонку, клянусь рогами дьявола!
И они пустились наутек под предводительством индейца, который, как оказалось, был хорошо знаком с островом и знал, где можно найти убежище. Пересечение этого кусочка суши, затерявшегося посреди реки, потребовало больше времени, чем они думали. Землю эту никак нельзя было назвать островком.
Пыхтя словно тюлени, потому что они хорошо отыгрались за несъеденные завтраки, нажравшись как урубу, четверо мужчин наконец-то оказались в урочище, где стена зелени, образованная исключительно пассифлорами, казалось, закрывала проход. По знаку индейца все остановились на небольшом холмике, откуда удобно было вести наблюдение за обоими рукавами реки.
— Ну ты, который все слышит и чувствует, мы закончили свой галоп? — спросил дон Баррехо.
— Посреди этих густых пассифлор никто не будет искать нас, если только вы сделаете проход.
— Бедная моя драгинасса!.. В конце концов ее лезвие испортится, и что тогда станет со славным оружием моих предков? Ты что-нибудь чувствуешь?
Индеец улыбнулся и покачал головой.
— Они уже высадились?
— Думаю, что да, белый человек. Иначе при таком течении они бы давно уже проплыли мимо.
— Де Гюсак, — обратился к соотечественнику дон Баррехо после недолгого молчания, — твое оружие не столь славно, как мое, а поэтому испытай его против этих растений и вырви им сердце, словно бы оно принадлежало самому маркизу де Монтелимару.
Бывшему трактирщику из Сеговии, хотя тот тоже дорожил клинком своей драгинассы, не надо было повторять дважды, и он принялся рубить пассифлоры, осыпавшие его настоящим дождем красивых цветков.
Хватило нескольких минут, чтобы открыть проход в этой массе зелени, причем индеец, вооружившись дубинкой, по мере сил помогал ему. Соорудив нечто вроде гнезда, устеленного свежайшими травами, они позволили себе передохнуть.
— Собачий край, где невозможно даже спокойно переварить черепаший деликатес, — сказал дон Баррехо, падая на травяную подстилку. — Дело кончится тем, что в Панаму я вернусь тоньше гвоздя…
— Но с грузом золота, — усмехнулся Де Гюсак.
— Дружище, да у меня еще нет в кармане ни одной крупицы золота. А у нас на горбу висит серьезное дело, с которым надо бы поскорее разделаться, и об этом я постоянно думаю.
— Восемь высадившихся испанцев? — спросил Мендоса.
— Если они тоже вооружены аркебузами, то нам придется невесело, дружок.
— Собачьего лая не слышно, — сообщил индеец, не пропускавший ни звука.
— A-а… Ты уже подглядел… — удивился дон Баррехо. — Поразительный человек!..
— Не слышно собачьего лая, — повторил сын лесов.
— Тогда они будут иметь дело с нами. Если они задержатся здесь, то вечером у нас может быть их шлюпка. Но я хотел бы точно знать, высадились они или потерпели крушение.
— Это я беру на себя, — вызвался индеец. — Мне нечего бояться этих людей; мои племена не воюют с белыми людьми.
— Иди, мастер Провидение, — сказал грозный гасконец. — Ты становишься час от часу все более ценным человеком.
