Я уже раньше наблюдал такое в высшей степени странное общение между Ирид и ее маленькими учениками, также между нею и служанкой Окк. Но о чем у них шла речь, я до поры до времени понять не мог.
На этот раз их безмолвная беседа, по всей видимости, шла обо мне, так как старый господин обернулся, взял мою руку и, глядя мне в глаза, обратил ко мне немой вопрос, в точности как это не раз делала его дочь.
Признаюсь, я испытывал некоторое смущение и за весь вечер ничем себя не проявил. Однако отец моей госпожи дружески улыбался и погладил меня по волосам и щеке, как обычно гладят незнакомого большого зверя, проявившего послушание.
За весь вечер не было произнесено и двадцати слов. Даже после того, как Ирид принесла вина, беседа не стала звучащей.
Когда после нашего безмолвного ужина старик откланялся, мы с Ирид еще посидели немного за бокалом вина. Потом она принесла из библиотеки какой-то струнный инструмент, похожий на скрипку, и начала играть на нем быструю и страстную мелодию.
Она сыграла лишь несколько тактов, но я, к своему приятному удивлению, сразу распознал в ней настоящего музыканта. Однако должен признаться, что мне понадобилось несколько недель, чтобы разобраться во всем богатстве новой и непривычной гармонии, которой она пользовалась.
Но уже в первый вечер я почувствовал почти неисчерпаемую полноту этой музыки, составлявшей острую противоположность самой сущности этих глубоких, неспешных и скупых на слова людей.
Когда Ирид закончила играть, я взял ее руки в свои и почувствовал, что все ее тело дрожит тихой дрожью от охватившего ее возбуждения.
В этот вечер она позволила мне поцеловать ее в губы. Она уже не противилась моим поцелуям. Я обнял ее и, прижавшись щекой к ее груди, почувствовал, как сильнее забилось ее сердце, однако мой час тогда еще не настал.
На другой день при приближении вечера Ирид дала мне понять, что мы должны навестить ее отца.
Это был мой первый выход из дома на той планете. Я полагал, что Ирид намеренно ограждает меня от визитеров, желая дать мне время, чтобы я освоился в новых условиях.
Мы с ней шли по хорошей дороге мимо высоких лесных массивов и заботливо обработанных полей. По пути нам встретилось несколько домов, окруженных прекрасными садами.
Здешние растения походили на наши земные, но мне казалось, что большинство из них были пышнее, крупнее и изобильнее наших. Особенно хорошо это было видно по злаковым, колосья которых казались в два, в три, а то и в четыре раза более налитыми, чем бывают у нас. Подобно виноградным гроздьям, они клонились со своих стеблей.
Дома по большей части были сравнительно небольшие, с необычайно приятными пропорциями и были окрашены в светлые тона. Не только домов, но и людей мы встретили довольно мало.
Все они были на удивление крупными и высокими, с приятными чертами лица и уверенной благородной осанкой. Я, считавшийся на Земле едва ли не великаном, среди этих людей отнюдь не выделялся своим ростом.
Как всегда молча, шел я рядом со своей широко ступавшей хозяйкой. Время от времени она указывала на какой-нибудь предмет у дороги и четко называла его имя.
Скажу сразу, что язык этой планеты, который я с большими усилиями одолел позже, в сравнении с нашим чрезвычайно развит. Простые понятия, схожие с нашим земным словарем, используются здесь только для обозначения конкретных вещей, реально существующих предметов. Что же касается абстрактных, ментальных сущностей, они, напротив, выражаются с помощью чрезвычайно сложных понятийных комплексов, которые – если овладеть их составными элементами – производят ошеломляюще яркие и наглядные, хотя едва постижимые структуры.
Диалоги с отвлеченным содержанием становятся при этом похожи на картинку внутри калейдоскопа: для передачи всякий раз новых и удивительных образов необходимые элементы мысли формируются с помощью легчайших движений ума.
Связующие элементы языка почти не используются. Говорящий выстраивает ряд понятий, по видимости никак не связанных друг с другом. Связь между ними устанавливается внутренней логикой и самой тектоникой их внешнего строения.
Люди этой планеты думают и говорят – если последнее вообще имеет место – не нашим словесным языком, который всегда тормозит работу мысли, а самостоятельными синтетическими образами, если угодно – необыкновенно глубокими и богатыми дифференциалами и интегралами мысли.
Такой подход дает возможность разом ухватить все многообразие кипящих в нашей голове и взаимно перекрывающихся мыслей и компактно его выразить, меж тем как наш неуклюжий и при этом эфемерный словесный язык приводит к тому, что даже великие мастера слова не успевают у нас как следует продумывать молниеносно проносящиеся мысли, которые, едва появившись, сейчас же гаснут в пространстве.
В какой мере это высокое развитие языка находит отражение на письме – об этом я расскажу позже, теперь же лишь замечу, что даже логика того мира весьма отличается от нашей земной. Закон причинности распространяется там лишь на историю философии, в остальном же люди давно отвыкли приписывать всякое изменение ситуации действию какой-либо причины. Каждое событие воспринимается в его собственной полноте.
Так однажды я услышал от отца Ирид некое синтетическое суждение, которое означало примерно следующее: “На свет рождается множество людей, никогда не видевших тело своей матери, именно таких людей я считаю самыми достойными. Я полагаю, что сам брутальный акт рождения и последующего чрезвычайно долгого воплощения полностью убивают в человеке все лучшее.”
Я понял, что рождение человека эти люди считают от того момента, когда в женщине зарождается желание зачать от определенного мужчины и оно совпадает с подобным желанием этого мужчины.
Таким образом, инстинкт оплодотворения рассматривается не как причина рождения человека, а как сам человек на начальной стадии развития.
Отец Ирид принял нас в своем просторном и покойном доме, попотчевав нас обильным угощением, в котором, увы, как и в доме Ирид, отсутствовали мясные блюда.
Когда я как-то раз сказал об этом Ирид, она пришла в ужас и даже оскорбилась. Позже ее отец объяснил мне, что на этой планете люди уже много тысячелетий отказались употреблять в пищу мясо убитых животных. Этот чудовищный обычай первобытных людей, пришедший на смену пожиранию людьми человеческого мяса, давно ушел в прошлое, и в учебниках по общей истории эти дикие проявления варварства упоминаются с отвращением.
Отец Ирид – звали его Ворде – тоже когда-то был учителем. Несколько лет назад он передал свою должность Ирид, которая к этому времени получила нужную квалификацию, и теперь занимался собственными научными изысканиями.
Позже я узнал, что он пользуется широкой известностью как историк и что свой солидный исторический труд он построил на социологической основе, а также на собственных естественно-научных знаниях, обладавших непостижимой для нашего земного разума глубиной. Однако главенствующую роль в его построениях играла психология. Вообще говоря, психология оставила далеко позади все остальные науки и рассматривалась как корень всей духовной жизни человека.
