Некоторое время Фафхрд упрямо продолжал подозревать Мышелова, который иногда по-любительски занимался черной магией и повсюду таскал с собой кожаную шкатулку с различными странными инструментами, стянутыми им из карманов у чародеев, а также редкие книги, наворованные из халдейских библиотек, и это несмотря на то, что из долгого опыта Фафхрд прекрасно знал: Мышелов ничего не читал систематически, кроме предисловий (хотя нередко раскрывал книги посередине, сопровождая свое якобы чтение бросаемыми по сторонам проницательными взорами и ядовитыми замечаниями), и к тому же в процессе колдовства ему никогда еще не удавалось достичь дважды одних и тех же результатов. Мышелов вряд ли сумел бы два раза подряд совершить метаморфозу с возлюбленными Фафхрда, а уж о том, чтобы в обоих случаях получить в результате по свинье, и речи быть не могло. К тому же превращений уже было не два, а больше: собственно говоря, теперь они происходили постоянно. Более того: Фафхрд, в сущности, вообще не верил в магию, а в магию Мышелова и подавно. И если хоть малейшие сомнения у него оставались, они мгновенно рассеялись, когда смуглая египетская красотка с атласной кожей превратилась в объятиях Мышелова в гигантскую улитку. Отвращение Мышелова, увидевшего на своих шелковых одеждах следы слизи, было неподдельным и ничуть не уменьшилось, когда два наблюдавших за сценой бродячих коновала заявили, что не видели никакой улитки, ни гигантской, ни даже обычной, и пришли к заключению, что Мышелов страдает малоизученной разновидностью копытной гнили, которая вызывает у больного галлюцинации и от которой они готовы предложить редкое мидийское лекарство, причем по дешевке – всего девятнадцать драхм за баночку.
Ликование Фафхрда по поводу конфуза приятеля продолжалось недолго: после ночи отчаянных и далеко зашедших опытов, в результате которых, как уверяли некоторые, от сидонской гавани до храма Мелькарта пролегла цепочка улиточных следов, наутро весьма озадачивших всех тирских дам и половину их супругов. Мышелов обнаружил нечто, о чем подозревал уже давно, но все же надеялся, что это не так: только Хлоя оставалась невосприимчивой к заразе, которую несли его поцелуи.
Нет нужды говорить, что это обстоятельство порадовало Хлою до чрезвычайности. Словно два блистающих меча, ее косые глаза разили всех вокруг высокомерным самодовольством, и свои мысленно израненные ноги она теперь стала умащивать лишь дорогими благовонными притираниями, причем отнюдь не умозрительными, поскольку, воспользовавшись своим положением, она быстренько выкачала из Мышелова немало золота, которого ей хватило, чтобы купить рабыню, в чьи обязанности входило, в сущности, лишь упомянутое умащивание. Теперь Хлоя уже не старалась отвлекать внимание Мышелова от других женщин, а не без удовольствия поступала как раз наоборот, и когда в очередной раз, зайдя в таверну «Пурпурная Улитка», они встретили там темноволосую девушку по имени не то Ахура, не то Салмакида-Молчунья, косоглазая гречанка решила сообщить о последней кое-что еще.
– Имей в виду, Ахура вовсе не такая уж невинная, хотя и держится особняком. Однажды она спуталась с каким-то стариком – еще до того, как подарила мне амулет, – а в другой раз я слышала, как одна шикарная персиянка кричала на нее: «Что ты сделала со своим братом?» Ахура ничего не ответила, только посмотрела змеиным взглядом, так что та выскочила как ошпаренная. Бр-р! Видел бы ты ее глаза!
Однако Мышелов сделал вид, что это его не интересует.
Разумеется, если бы Фафхрд вежливенько попросил, Хлоя ему тут же и отдалась бы, да и сама гречанка была не прочь получше прибрать парочку к рукам, хотя бы и таким способом. Но гордость, не позволяла Фафхрду принять от друга подобное одолжение; более того, в последние дни он не раз обзывал Хлою скучной и неаппетитной созерцательницей собственного носа.
Поэтому Северянину приходилось волей-неволей вести монашескую жизнь, стойко выдерживать презрительные женские взгляды за столом в кабачке, отгонять раскрашенных мальчиков, превратно истолковывавших его женоненавистничество, да сдерживать сильное раздражение, вызываемое растущими слухами относительно того, что он оскопил себя и сделался тайным жрецом Кибелы. Пересуды и домыслы до такой степени исказили истинную картину происшедшего, что не помогало решительно ничего: хотя подвергавшиеся превращению девицы из опасения нанести ущерб своей репутации твердили, что это выдумки, но все напрасно. Одни решили, что Фафхрд впал в мерзкий содомский грех, и требовали публично отдать его под суд. Другие считали его счастливчиком, которого навещала обратившаяся свиньей влюбленная в него богиня, и который поэтому презирает всех земных девушек. Третьи шепотом заявляли, что он – брат Кирки и имеет постоянным местожительством плавучий остров в Тирренском море, где держит стадо свиней, в которых со свойственной ему жестокостью превратил многих потерпевших кораблекрушение дев. Северянин больше не смеялся, под глазами у него появились черные круги; вскоре он начал осторожные расспросы в среде волшебников в надежде отыскать какое-нибудь контрзаклятие.
– Кажется, я нашел лекарство от твоего неприятного недуга, – однажды вечером беззаботно заявил Мышелов, откладывая в сторону коричневый папирус с оборванными краями. – Натолкнулся в этом заумном трактате Исайи-бен-Эльшаза по демонологии. Здесь сказано, что если любимая тобой женщина изменяет свой облик, ты должен продолжать заниматься с ней любовными играми, веря, что сила твоей страсти поможет ей обрести первоначальный вид.
Отложив меч, который он точил, Фафхрд поинтересовался:
– Тогда почему ты больше не целуешь улиток?
– Это не слишком приятное занятие. К тому же у меня – человека, лишенного варварских предрассудков, на крайний случай есть Хлоя.
– Как же! Ты не бросаешь ее просто из гордости. Знаю я тебя. Уже неделю ты ни о ком, кроме Ахуры, не думаешь.
– Штучка хорошенькая, но не в моем вкусе, – ледяным тоном ответил Мышелов. – А вот тебе она, похоже, и впрямь вскружила голову. Как бы там ни было, тебе следует попробовать мое лекарство. Свиньи со всего мира с визгом побегут за тобой, вот увидишь.
Между тем Фафхрд дошел до того, что, держась на почтительном расстоянии от очередной свиньи, созданной его неутоленной страстью, предложил ей лохань помоев в надежде добиться чего-либо добротой. Но в результате ему опять пришлось признать свое поражение и сунуть несколько серебряных афинских дидрахм с изображением совы, устроившей истерику скифской девице, у которой расстроился желудок. Оказавшийся поблизости безмозглый, но любопытный молодой греческий философ заявил Фафхрду, что важна лишь душа или сущность любимого человека, а его внешность не играет ни малейшей роли.
– Ты принадлежишь к сократической школе? – нежно осведомился Фафхрд.
Грек кивнул.
– Сократ ведь был философом, способным не моргнув глазом выпить неограниченное количество вина?
Снова последовал быстрый кивок.
– И это потому, что его рациональная сущность главенствовала над животной?
– А ты человек образованный, – ответил грек с уважительным, но таким же быстрым кивком.
– Погоди. Считаешь ли ты себя истинным последователем своего учителя?
