На востоке начало светлеть, узкая полоска разделила темную землю и темное небо, пошла подниматься ввысь, а снизу чуть-чуть заалело.
Азазель бросил короткий взгляд в сторону рассвета, но лицо его не посветлело, как чувствовал по себе Михаил, а стало еще темнее.
– Приближается не только Тьма, – сказал он тяжелым голосом. – Что-то в самой Тьме, неподвластное ей… Еще более страшное и чудовищное, чем грядущая и неизбежная Тьма, и эта опасность приближается к Земле…
Михаил взглянул на него пристально.
– Что-то скрываешь, гад. Знаешь больше, чем я предполагал… и даже больше, чем мог узнать.
– Это как?
Михаил не сводил с его острого профиля взгляда.
– Сколько бы ты ни прожил на земле, – пояснил Михаил, – ты не мог узнать о тех, кто находится от тебя в другом городе. Тем более на другом континенте. Но ты знаешь.
Азазель отмахнулся.
– Да это так, случайности. Когда живешь сотни лет, накапливается многое…
Михаил покачал головой.
– А мне кажется, никакие не случайности.
– А что же? – спросил Азазель. – Ты стал слишком подозрительным, Михаил. Это жизнь на небесах тебя испортила?
Михаил огрызнулся:
– Я вижу, в какую опасную клоаку попал! Потому и подозрительный. И все здесь отвратительно!
– Нет в тебе романтики, – сказал Азазель обвиняюще.
– Чего-чего?
– Хотя, – договорил Азазель раздумчиво, – какая романтика в служении власти? Романтика только в бунтарстве… ты как насчет? Хотя что это я…
Михаил сказал с подозрением:
– И еще как-то многое не вяжется. Я многое в этом мире не понимаю, но эта беготня какая-то хаотичная… Гоняемся за демонами, за нами тоже гоняются. Как-то все случайно…
– Вся жизнь из случайностей, – заверил Азазель, – и упущенных возможностей. А тебе нужна упорядоченность?
– А кому не нужна? – спросил Михаил. – Людям тоже необходима. У вас приемлемым считают разве что неупорядоченный и даже случайный секс, но это чревато, даже я знаю.
– Теоретик, – гордо сказал Азазель. – Ладно, вон уже виден наш дом… Гуляки возвращаются из ночных клубов, но разве мы погуляли не веселее?
Сири ничуть не изумилась их позднему возвращению, в ванной комнате послышался шум льющейся воды, кофемолка сразу затрещала зернами, а плита вспыхнула множеством значков и цифр сверху и по бокам духовки.
– Садись, – велел Азазель, – я сам соберу на стол, а то у тебя руки трясутся. От жадности, да?
Михаил сказал с тоской:
– Что за мир, что за сумасшедший мир…
Азазель ответил с покровительственной ноткой:
– Мне все чаще кажется, Всевышний вообще не интересуется людьми так, как они полагают в своем великом самомнении. Он создает Великие Идеи, претворяет их целиком, заботясь лишь о целостности проекта, а не о каждой песчинке в его грандиозном здании. Эй-эй, сперва салатик! Ты же в человеческом теле, забыл? А салатик полезно.
После третьего бифштекса Михаил наконец-то взял вилку, дьявольская придумка, как сразу зорко определила церковь и запретила их использование, но потом и в руководство церкви постепенно пробрались люди Сатаны…
Азазель, чему-то тихонько улыбаясь, подал знак кофейному автомату, тот потрещал зернами и выдвинул на поддоне две чашки с крепким, как определил Михаил по запаху, и сладким кофе.
– Пирожные? – спросил Азазель.
– Зачем? – отмахнулся Михаил, потом сказал с досадой: – Ладно, тащи все. Нужно залечить это тело и наполнить его доверху собственной силой зверя.
– Человек не зверь, – сказал Азазель с укором, – хотя и зверь. Человек намного больше, сам знаешь. Нам до сих пор непонятно, почему Создатель именно ему отдал этот прекрасный мир. Ты сомневаешься, что Он был прав?
– Нет-нет, – ответил Михаил поспешно. – Неисповедимы пути Создателя… А это что у тебя?…
– Хамон, – ответил Азазель с непонятной улыбочкой. – А тебе его можно есть?
– Мне все можно, – заверил Михаил. – Ух ты… Отрежь еще, если почему-то здесь нельзя грызть от целого куска.
– Нельзя, – подтвердил Азазель. – А некоторым группам человеков нельзя есть даже определенные виды животных, почему и спросил о хамоне. Я уже разобрался в потаенном смысле таких странных запретов, но тебе рассказывать рано, твой неокрепший разум еще не вместит такие сложности… Вкусно?
– Отрежь еще, – милостиво разрешил Михаил.
Сам Азазель, удовольствовавшись одним бифштексом, держал в обеих руках большую чашку с крепким и горячим кофе, прихлебывал с наслаждением и поглядывал на Михаила со странной улыбочкой, в которой тому чудилось кроме привычной насмешки еще и странное сочувствие.
– Ты хорошо устроился, – заметил Михаил. – Работать не работаешь, твой доход позволяет, верно?
– Считать деньги в чужом кармане нехорошо, – напомнил Азазель, – но интересно. Ты еще не знаешь, что работать – это не обязательно расхаживать с лопатой или киркой в руках? А еще не знаешь, что даже муравьи перестанут трудиться, если дать им крылья. Что с некоторыми из них и происходит.
Михаилу почудился некий намек, но переспросил:
– Муравьи? С крыльями?
– Трутни, – объяснил Азазель, – их даже не кормят ввиду их бесполезности.
Михаил положил на тарелку обглоданную кость.
– Ну спасибо. Кофе тоже не дашь?
Азазель сделал вельможный жест.
– Ладно уж, разоряй трудящихся. Сири, сделай ему покрепче, но поменьше. Так экономнее. Собираюсь стать защитником природы и беречь воду для будущих поколений. Сейчас это в тренде.
Михаил с чашкой в руках пересел на роскошнейший диван, неспешно и мелкими глотками смаковал черный ароматный напиток, наслаждался покоем и удобствами.
На стене напротив огромный экран почти от угла и до угла, изображение такое ясное и выпуклое, что когда оттуда мчится с копьем в руках озверелый варвар и люто впивается взглядом в его, Михаила, лицо, тот невольно напрягался и старался незаметно как-то сдвинуться в сторону, хотя и понимал, что Азазель ехидно улыбается.
– Я тебе еще ужастики не показывал, – сказал Азазель хвастливо. – Включить?
Михаил содрогнулся.
– Не надо!
– А это часть человеческой культуры, – сказал Азазель назидательно, – ты что, человеков не любишь?…
Михаил буркнул:
– Люблю – не люблю, но Господь велел их оберегать и защищать. Что я и делаю.
– Но Он отдал этот мир им, а не вам, белокрылым!
Михаил ответил зло:
– Все равно я их защищаю. Это мой долг.
