— Алексей, так где щипцы?
— Погодите! — крикнул Вербицкий. — Я тут ни при чем. В ЧК уже была информация на Рослякова. А полковник Голенищев начал отстреливаться и ранил сотрудника. Его самого тоже ранили. В руку и в бедро. Все думали, что раны не опасные, а потом выяснилось, что пуля пробила бедренную артерию. Поздно заметили. Перетянули бечевкой, но бесполезно оказалось…
— Умер? — не поверил Долгоруков.
— До Гороховой довезти не успели. Допрашивали одного Рослякова… Я не присутствовал. Камергер ничего не сказал, только угрожал божьей карой. Его бьют, а он поднимался и угрожал. Говорят, даже стихи читал.
— Стихи? — переспросил Воронцов.
— Ну да. Лермонтова. «Но есть и Божий суд, наперсники разврата. Есть грозный судия… Он ждет…» А чекистов это только злило… Под утро Рослякова в камеру отнесли, чтобы отлежался. А он исподнее разорвал на жгуты, сплел удавку и повесился на спинке койки. Теперь ищут Долгорукова и Самохина. Но за Самохина наверняка вступится Центробалт. Моряки за него горой и так просто его не выдадут. Штурмом или абордажем корабль не возьмешь: на кораблях ведь не только пулеметы, но и пушки. Так что с борта его не взять. А Долгоруков почти наверняка с ним. Так они в ЧК думают.
Разговаривать еще о чем-либо с Вербицким не было смысла. Часы пробили час дня, и это удивило Долгорукова. Ему казалось, что они здесь не тридцать минут, а гораздо больше времени. Надо было уходить, но что делать с бывшим поручиком, он не знал — с Воронцовым они об этом не договаривались. Он посмотрел на друга, а тот, казалось, и не сомневался.
Вербицкого вывели в коридор. Из кухни выглянул Терентий.
— Стереги дамочку! — приказал ему Воронцов. — Через пару часов пришлем за ней машину. Если не сбежит, то получишь эту квартиру в награду.
— С уплотнением или всю? — спросил опешивший дворник.
— От тебя зависит. Дождись машину, охраняй мамзель и никуда не выходи.
Долгоруков вышел во двор первым. Следом Воронцов вытолкнул бывшего поручика.
— Шагай к дровяному сараю, — сказал он, — и становись лицом к стене!
Вербицкий сразу все понял.
— Господа, — прошептал он. — Не берите грех на душу. Прошу вас. Ведь вы — не убийцы. Не палачи. Вы же благородные, Рюриковой крови. Я-то из простых: мой отец — потомственный мещанин, после долгих лет стал исправником в Корюковском уезде… Плакал от счастья, а его почти сразу социалисты зарезали… — Он рухнул на колени. — Отпустите! Клянусь, уеду отсюда. Аннушку заберу. Мы с ней вместе подальше куда-нибудь уедем. В Чернигов родной вернусь… Она ребеночка ждет…
На извозчике добрались до Калининской площади. Возле дома у парадного стоял матрос с винтовкой и с боцманской дудкой на груди. Долгоруков попросил его позвать Самохина. Матрос свистнул в дудку трижды.
Не прошло и минуты, как капитан второго ранга спустился. Все вместе отправились к кораблю. Вербицкого поместили на корабельную гауптвахту, а потом долго беседовали с членами судового комитета.
Матросы пообещали следующим днем доставить князя Долгорукова с женой до Осиновца.
Глава седьмая
Труханов всегда тщательно следил за своей внешностью и за своим гардеробом. На работу он отправлялся в костюме, а костюмов в его гардеробе было не менее десятка: на каждый день и на выход, на торжественный случай, особо торжественный и для непринужденного общения в близком кругу. Особое внимание Саша уделял и обуви, на которую не скупился и за которой ухаживал с такой нежностью, что не каждый мужчина так за любимой девушкой ухаживает.
Он появился внезапно, без предупреждения, позвонил в дверь, а когда Лена открыла, перешагнул через порог, протягивая ей букет роз. В квартиру вполз терпкий древесный аромат дорогого мужского парфюма.
— Прости, — улыбнулся Саша, — по телефону не удалось с тобой все обсудить, но сейчас специально отложил все свои дела и рванул к тебе.
Лена растерялась: кажется, они все обсудили. Неужели бывший любовник решил все-таки спонсировать ее бескорыстно? Или все же предложит кредит?
— Проходи! — произнесла она.
Что было совсем глупо, потому что Труханов уже прошел и даже шаркнул подошвами о дверной коврик, изображая, что он заботится о чистоте пола.
Костюм на нем сидел идеально, и это был новый костюм, которого она прежде на Саше не видела. И галстук был новенький — цвета персидской сирени, отливающий перламутром.
— Давненько я не был здесь, — говорил он, оглядывая стены, направляясь к гостиной, по пути заглядывая в отцовский кабинет. — Какая красота! — буднично восхищался он. — Макеты кораблей, старинные карты, штурвал на стене, барометр, фотография предка с изделием Фаберже. Кстати, ты никогда не говорила, откуда это у вас.
Странно, Труханов вообще никогда прежде не обращал внимания на фотографию прадеда. Если и разглядывал, то не интересовался тем, что в руках у расстрелянного семь десятилетий назад контр-адмирала Самохина.
— Семейная реликвия. Затерялась в революцию. Или в блокаду обменяли на хлеб.
— Оно ведь с сюрпризом было? — спросил Труханов и, прочитав непонимание на лице девушки, объяснил: — Внутри яйца что-то было? Кулончик или брелок, например?
— Что-то было. Так мне говорили.
— Это хорошо, — продолжил гость, усаживаясь на диван в гостиной. — Просто это делает изделие намного дороже. На сегодняшний день подобных штучек имеется в мире около шести десятков, а изготовлено их было около сотни. Самые дорогие, конечно, те, что Фаберже делал для императорской семьи, но есть и другие, не менее прекрасные. А вообще их аукционная стоимость сейчас от пятнадцати до тридцати миллионов евро за изделие. Хотя, возможно, и дороже.
— Что сейчас об этом говорить? — свернула обсуждение Лена. — Ты, вообще, зачем пожаловал?
Странно, конечно, что Труханов заговорил о Фаберже, тем более что Лаленков с родственником Смирнова тоже прибегали взглянуть на эту фотографию.
— Я? — переспросил бывший любовник, как будто не понял, что обращаются именно к нему. — Считай, что соскучился по тебе. Не шучу, я и в самом давно хотел встретиться, а сейчас появился дополнительный повод заглянуть к тебе.
— Какой повод?
— Ты же ищешь деньги, хочешь поучаствовать в соревнованиях. Так вот, я подумал, что половину суммы могу дать, а на то, что не хватит, оформим кредит под небольшой процент. В конце концов, мы не чужие друг другу люди. И было бы не по-мужски отказать тебе.
— Я буду тебе чем-то обязана? Ты будешь требовать новых встреч, говорить, что любил только меня, твой брак — это ошибка?..
— Ничего требовать не буду, но все остальное — правда. Брак мой и в самом деле ошибка. Давно бы развелся, но из банка вылечу мгновенно, и в другой мне будет уже не устроиться. Новая квартира, автомобиль оформлены на жену, так что я вмиг стану не просто нищим, но и бомжом…
