— Обязательно. И за совет спасибо, — прозвучал голос Долгорукова.
И тут же зазвенели струны: вероятно, князь держал в руках гитару и решил проверить ее звучание… Он тихо пропел:
Четвертые сутки пылают станицы,
Горит под ногами донская земля.
Не падайте духом, поручик Голицын…
Корнет Оболенский, налейте вина…
Он оборвал песню и произнес:
— Если бы не нейтралитет казаков, то не было б сейчас Советов. Ведь они сами выбрали Каледина атаманом Войска Донского. Он ликвидировал Советы во всей Донской области, а когда Алексей Максимович попросил у них артиллерию, старшины отказали. Казаки спокойно наблюдали, как мы поначалу теснили Антонова-Овсеенко с Сиверсом, а присоединиться к нам не захотели. Потом красные собрали казачьих старшин и все равно расстреляли за этот их нейтралитет. Тогда же Корнилов известил, что уходит со своими отрядами на Кубань, этим бегством он открыл фронт. Мы отходили к Таганрогу вдоль Дона, по нам била артиллерия, снег был черным от гари… Полторы сотни штыков у нас оставалось, да и то это были юнкера, кадеты, гимназисты. Мальчишки плакали от горя.
— А что за поручик Голицын? — спросил Росляков. — Или это просто поэтический образ?
— Константин Голицын, поручик — очень приятный молодой человек. Не знаю, жив ли. А песню написал генерал Гончаренко, но он на Украину ушел. Меня ранили, возможности скрыться не было. Не знаю, кого благодарить, но переодели меня, раненного под Таганрогом, в матросскую форму — это и спасло…
Стоять под дверью и слышать чужой разговор было верхом неприличия; Вера давно бы уже зашла, но боялась предстать перед мужчинами со счастливым лицом. А она улыбается с самого утра и даже по городу шла, радуясь тому, что светит солнышко, бегают мальчишки — продавцы газет, поют канарейки в клетках, выставленных на подоконниках растворенных окон… Все было переполнено счастьем, которое пришло к ней самой накануне…
Вечером, когда погасили электричество, уже лежа в постели, Вера вдруг поняла, что не может заснуть. Ей хотелось лежать и думать о своей любви, мечтать о нем, который совсем рядом, через комнату от нее, — человек, которого она любит уже давно, с той поры, когда впервые увидела в Царском Селе высокого и улыбающегося юнкера, приехавшего к ним в дом вместе с родителями… Для чего его привезли тогда на детский праздник? Алексей был уже почти взрослым. И все-таки он поцеловал ей руку и сказал, что ослеплен ее красотой. Это был первый комплимент в ее жизни: именно тогда Вера и полюбила его, даже не понимала, что это любовь. Но уже знала, что это навсегда.
И тогда она встала с кровати, набросила на плечи чужой мужской халат, который ей выделил камергер, взяла свечу и вышла в коридор. Вышла так стремительно, что пламя качнулось и едва не погасло, но тут же фитиль вспыхнул снова. Вера подошла к его двери и постучала. Дверь не сразу, но распахнулась, на пороге стоял растерянный молодой князь Долгоруков.
— Не осуждайте меня, — произнесла Вера, — но я не могу жить без вас.
Алексей пропустил ее в едва освещенный двумя догорающими свечами кабинет.
— Проходите, мне давно уже есть что вам сказать.
Долгоруков взял свечу из ее руки, и тогда Вера обхватила его шею двумя руками, прижалась и шепнула, готовая расплакаться от своей любви и решимости:
— Не бросайте меня, пожалуйста. У меня, кроме вас, никого нет на свете.
Свеча догорала, и было далеко за полночь. Где-то далеко, вероятно, в кабинете хозяина, один раз ударили часы, отмечая половину какого-то часа, но только какого — непонятно, но это было уже неважно. Произошло то, что должно было произойти. Вера мечтала стать его женой и стала ей. И теперь Алексей целовал ее руки и плечи, говорил, что когда с простреленной грудью лежал в чужом таганрогском сарае и ему казалось, что он умирает, то страдал он не от боли или голода, а от одного страха — не увидеть ее никогда больше. И она целовала темное пятно шрама на его груди, гладила его голову… А потом вдруг за окном в темном Таврическом саду зазвучала гармошка и чей-то пьяный голос заорал:
Где-то в палатке, забрызганной кровью,
Матросы рядами сидят.
Там на руках у сестры помирает
Красный балтийский моряк…
Потрескивала свеча, поставленная не на подсвечник, а в серебряную пепельницу. Бледный свет плясал по стенам, отражался в стеклах старых фотографий, вставленных в деревянные рамки. На этих снимках были незнакомые люди, счастливые от того, что не дожили до этих окаянных дней.
Не плачь ты, сестрица, не плачь ты, родная,
не надо так громко рыдать.
Нас еще много, аж целая рота,
И каждый готов помирать…
Гармошка звучала весело, и голос, оравший в Таврическом саду, был переполнен радостью.
Глава четвертая
Все-таки утром в понедельник Лена решила позвонить Труханову. Знала, конечно, что этого делать нельзя. За завтраком она долго смотрела на свой аппаратик, непонятно на что надеясь. Вряд ли Федор ей позвонит, а даже если и позвонит, ничего это не изменит. Едва ли новый знакомый настолько богат, что сразу же предложит ей оплатить участие в Сейшельском турнире. Но Федор вряд ли состоятельный человек: во-первых, его моторка простенькая, и одет он был непрезентабельно, хотя на рыбалке все выглядят одинаково. К тому же вряд ли есть на свете миллионеры — любители порыбачить в холодных водах. Вот если ловить тунцов и марлинов где-нибудь возле Мадагаскара! Закидывать спиннинг с борта роскошной яхты, попивая «Дайкири» или «Мохито»… Там, конечно, только миллионеры, и никого больше. А Федор, разумеется, не миллионер — уж больно он обаятельный и простой. Олигархи такими не бывают. Хороший человек — он свой в доску, готовый помочь и дружить до гроба и делиться всем, что имеет. Хороший человек вряд ли бывает богатым. А зачем делать деньги, если у тебя нет друзей и любви настоящей тоже нет, потому что всем от тебя чего-то нужно? И пристают все знакомые: «Дай денег на что-нибудь. Например, на участие в коммерческом соревновании по кай- тингу…»
Думать об этом было противно и стыдно, но денег взять неоткуда, а потому Лена все равно позвонила Труханову.
Выпрашивать деньги сразу не планировала, но Саша опередил:
— Если ты по поводу спонсорства, то не рассчитывай. Банк теперь денег не даст. У нас сменилась рекламная стратегия. Рекламы больше заказывать не будем. Так что наш логотип со своего парафойла можешь убрать. Мой совет: поищи другой банк или крупную компанию вроде «Газпрома» — для них десять или пятнадцать тысяч баксов не деньги. А ты к тому же очень симпатичная.
Это прозвучало грубо, словно Труханов выталкивал ее на панель.
Лена хотела уже попрощаться, но Саша вдруг предложил:
— Давай все-таки встретимся и обсудим. Много денег не обещаю. Но треть смогу собрать. Но это будут личные средства. Да и с управляющим могу поговорить на предмет предоставления кредита, ведь тебе нужно будет уже семь или десять тысяч. В крайнем случае даст кредит под небольшой процент. А выиграешь, легко рассчитаешься. Ты вообще же сможешь победить?
