– Воздух? – обернулся Сергей Павлович к Феоктистову.
– Использовано пятьдесят процентов, – сверившись с записями и показателями секундомера, доложил он.
– Давайте к следующему этапу.
Шаталов поднял микрофон внешней связи.
– Алмазы, работаем дальше по циклограмме.
* * *
– Алмаз‑2, приготовиться к отходу для оценки работы вестибулярного аппарата в невесомости, – произнес Беляев.
– Понял.
Держась за скобу, Леонов чуть подвернул вправо корпус и плавно оттолкнулся от шлюза…
Делая очередную запись в бортовом журнале, Павел бросил взгляд на панель приборов, где отражались пульс, давление, температура тела и частота дыхания Леонова.
Пульс заметно участился.
Перестав писать, Беляев вновь потянулся к микрофону:
– Алмаз‑2, как самочувствие?
Покончив с предпоследним отходом, Леонов вновь вернулся к шлюзу и с трудом ухватился за скобу. Дыхание было глубоким и учащенным.
– Отличное самочувствие, – ответил он. – Готов к заключительному этапу – к съемке корабля.
* * *
Внимание специалистов Командного пункта по‑прежнему было приковано к мониторам и самописцам.
Пожалуй, больше других в эти минуты волновался медик Евгений Карпов – заместитель начальника Государственного научно‑исследовательского и испытательного института авиационной и космической медицины. Он буквально не отходил от приборов, принимавших с орбиты зашифрованные данные о состоянии обоих космонавтов.
– У Леонова резко поднимается давление, – доложил он.
– Сколько? – Королев поймал на себе тревожные взгляды Шаталова и Раушенбаха.
– Сто сорок на девяносто. Пульс – сто двадцать пять. Температура – тридцать семь.
– Волнуется, – предположил генерал Каманин. – А кто бы на его месте не волновался?..
Взвесив все «за» и «против», Сергей Павлович подавил нараставшую тревогу и все же решил довести рабочий цикл выхода в открытый космос до финала. Как и было задумано в соответствии с программой.
– Алмаз‑2, сделай несколько снимков и возвращайся на борт, – сказал он в микрофон внешней связи. – Только давай без резких движений. Потихоньку.
– Есть потихоньку, – ответил космонавт.
* * *
Легко оттолкнувшись от шлюза, Леонов отошел в сторону на всю длину фала. После десятиминутной тренировки отход от корабля стал получаться плавным, без вращения.
Повернувшись лицом к кораблю, он опять невольно залюбовался картинкой. Освещенный ярким солнцем «Восход‑2» словно висел над звездной бесконечностью.
С трудом подняв правую руку, Алексей поймал корабль в видоискатель, предвкушая фантастический кадр.
– Паш, ты там улыбаешься? – в шутку спросил он.
– Улыбаюсь.
– Снимаю.
– Времени осталось мало, – поторопил товарищ. – Делай снимки, Леш, и возвращайся.
– Да‑да…
В это время под Леоновым проплывала сверкавшая ленточка Енисея. Он потянулся к спусковому механизму фотокамеры, чтобы сделать снимок, но… не смог его нажать.
Космонавт повторил попытку. И снова безрезультатно – перчатки отказывались сгибаться.
– Что?.. Что с давлением?.. – тихо пробормотал он.
По лицу побежала тень. Алексей с невероятным усилием поднял руки, попробовал пошевелить пальцами. Но они едва доставали до перчаток – скафандр сильно раздуло внутренним давлением и он увеличился в своих размерах.
Пытаясь исправить ситуацию, он не заметил, как его развернуло спиной к кораблю. Фал распрямился, натянулся и дернул его обратно к кораблю.
Пролетая мимо шлюза, Леонов хотел ухватиться за скобу, но тщетно – пальцы снова не дотянулись до болтавшейся рукавицы. Из‑за череды неловких попыток космонавта закрутило еще сильнее и ударило спиной о корпус корабля.
Услышав глухой удар, Беляев перестал делать записи в журнале. С нехорошим предчувствием он посмотрел в монитор, но товарища на черно‑белой картинке не увидел. Вместо него на маленьком экране слабо подергивался белый фал.
– Алмаз‑2, у тебя все в порядке? – настороженно спроси он.
Алексей на запросы не отвечал. Его бешено крутило вблизи корабля; перед защитным стеклом шлема мелькали сменяющие друг друга картинки: Земля, черная бездна космоса, борт корабля и опять Земля.
Несколько раз он пытался ухватиться за скобу или поймать фал, но прерывать неуправляемый полет не получалось…
* * *
– Алмазы, что у вас там происходит? – сдвинул брови Королев.
– Алмаз‑2 не отвечает, – доложил Беляев. – Только что слышал глухой удар по корпусу корабля, визуальный контакт с ним потерян.
Покинув свое место, Сергей Павлович стремительно подошел к главному пульту связи.
– Что со связью?
– Все приборы исправно работают, – доложил офицер. – Технически связь с Алмазом‑2 не нарушена.
Королев резко повернулся к Карпову.
– Какие у него показатели?
– Давление, пульс, температура – все стремительно растет, – сказал тот, не отрываясь от самописцев.
Волновался и Шаталов, не выпускавший из рук микрофона радиостанции.
– Алмаз, продолжайте вызывать напарника, – твердил он. – Алмаз, вызывайте напарника…
– Слишком хорошо все шло, – согнувшись над своими приборами, не сдержался профессор Раушенбах. – Слишком гладко!
Королев одернул:
– Не каркаем! Работаем!
– Прекратить вещание выхода в космос в эфир! – распорядился Каманин.
– Есть!..
* * *
Жены и дочери космонавтов смотрели в экран телевизора, стоящего в просторном зале квартиры Леоновых. Уже с минуту на экране вместо космонавта в скафандре на фоне черного неба дергался длинный светлый фал.
– Мам, а где наш папа? – тихо спросила Вика.
– Он там… Его просто не видно, – ласково ответила Светлана.
Она старалась держаться, но беспокоилась за мужа все сильнее и сильнее.
Внезапно трансляция из космоса резко прервалась. Вместо вяло шевелившегося фала вдруг появилось изображение сцены Большого театра. А из молчавшего доселе динамика полились разноголосые звуки настройки инструментов.
Диктор буднично объявил:
– Предлагаем вниманию телезрителей балет Сергея Сергеевича Прокофьева «Каменный цветок» на сцене Государственного ордена Ленина академического Большого театра СССР.
