– Успеется, – отмахнулся тот. – Тут дорисовать надо… Третьяковка ждет.
Командир улыбнулся.
– Третьяковка?
– Ну а ты как думал? Первая картина, написанная в космосе. Это тебе не подсолнухи в горшках строгать. Непременно повесят рядом с мишками в бору. Знаешь, как меня в Художественный звали? Мне ж место до последнего держали.
– Чего не пошел‑то?
– А смысл? Можно летать и рисовать, а вот рисовать и летать – это вряд ли.
– Согласен… А меня вот на Кубу позвали.
– Тебя? – карандаш Леонова замер.
– Представляешь? Прямо из посольства звонили в корабль – поздравляли. «Приезжайте, – говорят, – Пал Иваныч, к нам отдыхать!»
– Ага. Так я тебе и поверил. А я где был, когда тебе звонили?
– Не знаю. Вышел куда‑то.
– Точно. Меня ж в это время Брежнев как раз поздравлял. Сказал, что лично в аэропорт встречать приедет. «Леш, – говорит, – вот как с трапа сойдешь, с левой стороны увидишь. Ну, узнаешь меня по каракулевой шапке», – распалялся в своих сатирических фантазиях Леонов. – А потом на дачу к нему… Нет, сначала в Кремль, а потом на дачу…
– Лучше бы ты, Леш, рисовал, – слушая друга, посмеивался Беляев.
Вскоре товарищ и впрямь затих. Сделав еще пару записей в журнале, командир экипажа глянул в его сторону. Выпустив из рук альбом, Алексей дремал.
И тут Павел почувствовал покалывание в кончиках пальцев. Поработав ладонями, он растер их, но странное ощущение не исчезло.
Это насторожило, и тогда он растолкал друга.
– Леша! Леш!..
– А? – проснулся тот.
– Ты нормально себя чувствуешь?
– Да… Только слегка мутит. Но так вроде и должно быть.
Беляев завозился в кресле и с тревогой посмотрел на панель управления. Протянув руку, он включил газоанализатор.
– Сколько кислорода? – спросил он.
Соответствующий прибор находился на другой панели. Повернувшись к ней лицом, Алексей побледнел, увидев стрелку в районе значения «300».
– Сейчас… – принялся он стучать пальцем по стеклышку прибора в надежде на погрешность показаний. Но стрелка отказывалась менять положение. – Мать твою! – выругался Леонов. – Почти триста! Вызывай!
– Заря, я – Алмаз, – схватил Беляев микрофон.
– Да, Алмаз, Заря на связи.
– У нас парциальное давление в два раза выше нормы!..
* * *
Услышав тревожный доклад, Королев едва ли не бегом преодолел десять метров до рабочего места Бориса Чертока.
– Каково значение?
Проведя несколько манипуляций с тумблерами и клавишами, Борис Евсеевич доложил:
– Двести девяносто шесть и продолжает расти.
Главный вернулся к столу и взял микрофон.
– Алмазы, ни одного резкого движения, – приказал он. – У вас не воздух, а чистый кислород. Малейшая искра, и сгорите заживо!
– Поняли, – отозвался Беляев. – Что нам делать?
– Для начала погасите основное освещение. И ждите наших инструкций…
Бросив микрофон, Сергей Павлович обвел присутствующих строгим взглядом.
– Жду ваших комментариев и предложений, – сказал он. – Прошу высказываться…
* * *
Получив единственное на данный момент указание, Беляев выключил основное освещение, состоящее из двух матовых плафонов. Внутри космического корабля стало темно; лишь одна дежурная лампа да подсветка панелей управления освещали небольшое замкнутое пространство.
– Освещение погасил, – машинально произнес Павел. – Но я так и не понял, откуда поступает кислород.
Леонов поймал летавший рядом альбом.
– Разберутся…
* * *
Самый большой стол в центре Командного пункта спешно расчистили от лишних предметов и уложили на него схемы космического корабля.
– Где‑то происходит утечка, – комментировал Черток, разглаживая ладонями швы на плотной бумаге.
– Возможно, из ранцев, – предположил Феоктистов, обходя стол. – Леонов оставил свой в шлюзовой камере. Значит, кислород травит из ранца Беляева.
– И сразу значение – двести девяносто шесть? Не многовато ли из одного ранца? – усомнился Раушенбах.
Склонившись над схемами, Феоктистов чертил пальцем путь кислородной магистрали.
– Значит, не в порядке система компенсации утечки, – озвучил он другую возможную причину неисправности. – Либо кислородный баллон, либо магистраль, либо датчик компенсации утечки.
Раушенбах снова возразил:
– Но в работе систем корабля нет сбоев. Герметичность кабины не нарушена, и все функционирует в штатном режиме…
Сложив на груди руки, Королев стоял по другую сторону стола и слушал коллег, пытаясь отыскать рациональное зерно, причину неисправности или хотя бы намек на нее.
– …Черт его знает, – потирал ладонью затылок Раушенбах. – Может быть, во время отстрела шлюза отошла крышка люка?
– В этом случае датчики зафиксировали бы резкое падение температуры и давления, – развел руками Черток. – А ничего подобного не было.
– А если крышка отошла незначительно, образовав микроскопическую щель?..
Дискуссию прервал встревоженный голос Карпова:
– Товарищи, у обоих Алмазов падают пульс и давление. Если они не погибнут от случайной искры, то вскоре наступит кислородное отравление.
Доклад врача словно выдернул Королева из оцепенения.
– Нужна схема центральной потолочной зоны! – сказал он, опираясь обеими руками о стол. – Самая подробная!
Двое сотрудников кинулись исполнять приказ. А Главный, схватив ближайший микрофон, вызвал Беляева:
– Алмаз, я – Заря.
– Заря, Алмаз на связи! – сразу отозвался тот.
– Алмазы, скорее всего в корпусе корабля или в районе крышки люка образовалась микрощель, в результате чего датчики зафиксировали небольшое падение давления и включили автоматическую подкачку кислорода, – продиктовал Сергей Павлович. – Искать щель бесполезно – на это не хватит времени. Ваша задача: вручную отключить датчик компенсации.
– Что для этого нужно сделать? – спросил Павел.
Главный вернулся к большому столу, на котором только что разложили и расправили схему потолочной зоны.
– Придется кое‑что разобрать, – снял он пиджак и бросил на стул.
– Поняли…
– Сергей Павлович, нельзя этого делать! – схватил его за руку Раушенбах. – Там все под напряжением!
