Собственно, поэтому он впервые выслушал Джейн, которая умоляла принять совет Хасане. И согласился — пока, разумеется, только посмотреть, о чем идет речь.
Но, в общем, Леборна нынешняя поездка не радовала. И было тому несколько причин: между Леборном и его окружением в последнее десятилетие шла своего рода необъявленная война. Суть ее была проста и понятна, но ситуация от этого легче не становилась — для Брета Леборна, во всяком случае.
«Правильно говорят о «музыкальном слухе на деньги», — вспомнил Брет. — У Хурама он есть, конечно».
Но именно поэтому, оценивая объективно возможности и способности Хурама Хасане, художник Брет Леборн, портретист, признанный мэтр, никак не хотел оказаться в зависимости от него. Ни в косвенной, ни уж тем более в прямой. А сейчас асфальтово‑серый «Майбах» Хурама мчал Леборна именно к этой зависимости, и потому Брет внутри себя был раздражен, хотя вовсе и не хотел показывать этого.
— Расскажи, как твои! — произнес Леборн, глядя на роскошный яблоневый сад, который они проезжали.
— А чего им сделается? Мириам занимается своими модами. Кажется, сейчас линию хочет открывать, недавно летала в Гонконг.
Хурам Хасане отвечал Леборну вежливо и равнодушно, а про себя с досадой чувствовал, как благодушное утреннее настроение стало по капле утекать из его души… Этот Брет… Нашел о чем спрашивать.
Семья для Хурама была… как сказать? Не то чтобы болевой точкой… Не то чтобы предметом постоянного беспокойства… Хотя, впрочем, если говорить откровенно, и то и другое присутствовало. Хурам мог точно сказать, чем не была для него семья. Мой дом — моя крепость — этого он никогда про себя сказать не мог. И никому бы в этом не признался, потому что внешние приличия всегда соблюдались.
И еще потому, что по своему внутреннему кодексу чести Хасане всегда именно и хотел иметь семью‑крепость. Такую, где запер ворота, поднял мост над глубоким рвом — и нападай на меня весь окружающий мир. Нападай, осаждай — я не боюсь, я выдержу.
Теоретически так оно и должно бы быть, и такую именно видимость Хасане и пытался поддерживать. Но сам он знал, что в действительности дела обстоят совершенно иначе. Жена его, Мириам, относилась к той категории эмансипированных восточных женщин, которые прекрасно осознали свои права и очень вольготно трактовали свои обязанности… Во всяком случае, лучшее, чего Хурам мог добиться от жены в этом браке, это соблюдения внешних приличий и отсутствия скандальных ситуаций. Может, и не так мало, но уж, во всяком случае, совсем не то, на что Хурам рассчитывал, приведя в дом девушку из традиционной персидской семьи, историю которой Хурам предварительно проверил чуть ли не на три поколения. Однако поколения поколениями, а действительность — вот она: дама, живущая самостоятельной жизнью и не скрывающая того, что она мужа не очень любит и потому не считает себя чем‑то особенно связанной. С сыном Арифом дело обстояло еще хуже: его жизнь была вот уже лет пять непрерывной болью Хурама. Парень еще со школы стал употреблять наркотики, сначала — слабые и вроде безобидные, потом — все более сильные… Что ни делали Хурам и Мириам, чтобы отгородить его от этой пагубы, — ничего не помогало. Усугубляло дело то, что в перерывах между приступами зависимости Ариф был прежним Арифом — умницей, послушным парнем с глубокими голубыми глазами… Глядя в эти глаза, собеседник никак не мог верить тому, что говорил Ариф. Молодой человек давно знал эту свою особенность и пользовался ею.
Но наркотики становились все сильнее, приступы зависимости — все чаще. Ариф исчезал из дома и отсутствовал. Его приходилось искать в каких‑то притонах, смрадных барах, куда Хурам никогда в жизни бы не попал, в даунтауне в сомнительных ночных заведениях, к каким и подойти страшно.
Его оставляли без денег, пытались поместить на принудительное лечение — ничего не получалось, поскольку он был старше восемнадцати и обязан был принять решение сам. А Ариф был неадекватен и лечиться решительно не хотел.
Дальше — обычная дорожка: кража денег для покупки наркотиков, долги, трое суток между жизнью и смертью в каком‑то притоне, и потом — согласие на распространение наркотиков, чтобы иметь деньги — опять же на наркотики.
Естественно, так долго продолжаться не могло. Ариф угодил в полицию — ему грозило девять лет тюрьмы. Больших трудов и денег стоило Хасане‑старшему замять это дело и поместить Арифа в дорогую реабилитационную клинику. Оттуда он вышел несколько месяцев назад и жил дома — в атмосфере всеобщей боязни: как бы чего не случилось.
Друзьям дома об этом, естественно, ничего не сообщалось… Кто‑то знал, кто‑то передавал шепотком… Но вслух никогда ничего не говорилось. Поэтому вопрос Леборна выглядел вполне невинным. Но радостное настроение Хурама ушло — как будто его и не было.
— Да, в порядке моя гвардия… — сказал он как можно оптимистичнее. — А мы подъезжаем. Вот, смотрите: прямо за той вышкой начинаются ваши владения.
* * *
Перед тем как покинуть клинику, Лайон позвонил Потемкину в машину:
— Я здесь завершаю, шеф. У вас нет вопросов?
— Два слова… Впечатления — в общем?
— Я думаю, мы не зря к этому вернулись. Подробности чуть позже…
— К тебе просьба: проверь Линка — у него на затылке или на висках могут быть такие небольшие шрамы. Полдюйма или около того.
— Понял. Сделаю. Что‑то еще?
— Еще нам с тобой, дорогой мой друг О’Рэйли, придется интенсивно поразмышлять — ты как, не против?
— Вы будете в офисе или дома?
— Дома. Если до тех пор ничего экстраординарного не случится. Но позвони, перед тем как ехать.
Серый «шеви» объявился очень быстро, квартала через два.
— Сегодня мы с тобой побеседуем, приятель, — пробормотал Олег, сворачивая на улочку, ведущую подальше от шумного и взбалмошного центра. Он наметил остановку впереди, у небольшого парка, но вдруг «шеви» сзади мигнул фарами — раз, другой… Обогнал Потемкина и въехал на заправку «76». Маленький плотный человек вышел из машины, убедился, что Потемкин тоже въезжает на заправку за ним, свинтил крышку с горловины бака, засунул туда шланг. Потемкин вышел из «Кадиллака» и ждал продолжения. Человек пошел в его сторону. Был он почти седой, круглолицый, с носом кнопкой, быстрыми глазами… К такому лицу, успел подумать Олег, очень подошла бы кепка, но кепки не было.
— У меня для вас ценная информация! — сказал человек, не глядя на Олега.
— Вы бы для начала представились, Джим Эллир, — сказал Олег давно приготовленную фразу.
Человечек и бровью не повел.
— А то я дурной и не понимаю, что вы «пробили» имя хозяина по своей базе еще в первый день. А вы должны понимать, что я никакой не Джим и что Джим понятия не имеет, кто в данный момент ездит на его тачке, усекли?
— Усек, — охотно подтвердил Потемкин. — Дальше‑то что?
