Бронзовая собака, приютившаяся на столе, взирала на посетителей грустными глазами. Стены украшала парочка картин в тяжёлых рамах. Повсюду антикварные безделушки. Все эти трофеи появились в кабинете в следственном комитете после обыска в «Галерее классического искусства» и «Раритете на Никитской», в результате чего кабинет вовсе не приобрёл, как предполагалось, респектабельный вид, а стал походить на лавку старьёвщика.
Платов и Шведов появились там с утра, чтобы обсудить с Лукашкиной, куда рулить по делу. Следачихи не было, был её главный помощник — тридцатилетний следователь Вова из Архангельска, прикомандированный к СД. Фальшиво улыбаясь, он предложил:
— А не хотите ли кофейку?
Оперативники хотели.
Фыркнул кофейный автомат, выдавливая кофе эспрессо — достаточно ароматный и крепкий.
Платов пытался вспомнить, где он видел аппарат с такой же наклейкой на корпусе. И вспомнил — в галерее у Носорога. Выходит, следственная группа знатно поживилась там.
— Давай, Вовчик, говори честно, как на исповеди в парткоме, что тут происходит, — предложил Шведов, отхлебнув кофе.
— Левицкие в глухом отказе. Вообще не признают, что продавали картины. Но объективная сторона доказана на двести процентов. Теперь нужно доказывать субъективную. Что они в момент совершения преступления знали, что картины поддельные, всей душой мечтали обмануть потерпевшего и завладеть его деньгами. Эксперт, выдававшая заключения на Киселёва и Орловского, не колется — говорит, была уверена, что картины подлинные. Сидеть ей не хочется. Поэтому включила дурочку, разводит руками и твердит упрямо — вот такой я хреновый эксперт.
— И что вы с ней делать собираетесь?
— Думали над этим. Можно, конечно, попытаться её под суд отдать. Но мы утонем в искусствоведческих спорах, всё только во вред делу пойдёт. Поэтому решили из неё сделать крепкого свидетеля.
— Ты скажи, что вам нужно, чтобы умысел сросся и дело в суд затолкать? — спросил Шведов.
— Во-первых, найти тот злосчастный этюд Поленова, который Левицкая забрала в багетной мастерской. Там чистое хищение.
Платов вспомнил ту историю, когда Левицкая забрала из багетной мастерской уже проданный Кононенко этюд Поленова «Вид на Кремль».
— Во-вторых, — перечислял следователь, — желательно, чтобы нашёлся человек, с которым Ирина делилась опытом торговли поддельными картинами. И надо найти художника, который подделывал подписи.
— А Носорог?
— А что Носорог? Он в бегах. Его вина доказана на тысячу процентов. Его только в розыск международный объявлять. Сможете его найти за рубежом?
— Сможем…
Через полчаса появилась чем-то вечно озабоченная Лукашкина. Недружелюбно посмотрела на гостей. В качестве приветствия процедила нечто среднее между «здрасте» и «пошли на хрен». Неодобрительно посмотрела на опустевшие чашки — мол, неча на всяких смердов кофе переводить. И сухо осведомилась:
— Что сделали? Факты преступной деятельности, свидетели — что-нибудь нашли?
— Да как-то не особенно, — ответил Шведов.
— Я для сопровождения взяла из Москвы двух оперативников. Понимаю, что вы люди занятые, — с некоторой издёвкой произнесла она.
— Вы даже не представляете насколько, — кивнул Шведов. — Но ничего не помешает нам разбиться в лепёшку и сделать всё возможное, чтобы довести дело до суда. Несмотря ни на что.
Лукашкина насупилась. Стало понятно, что она в курсе ведущихся переговоров об уничтожении уголовного дела.
— Что с Носорогом? — спросил Шведов.
— С Омаровым? А что с ним?.. Вообще, я уверена, что его предупредили о готовящемся задержании. — Лукашкина пронзительным — как ей казалось, убийственным — взором посмотрела на оперативников.
Шведову этот вызывающий взгляд совершенно не понравился. Поэтому он, сдерживая рвущиеся наружу матерные слова, спокойно произнёс:
— Это мы разберёмся, кто слил ему информацию о готовящемся задержании. Кстати, он в Европе. Мы его можем найти. Объявляете его в розыск через Интерпол. И мы его привозим в браслетах.
— Мы работаем над этим, — объявила Лукашкина без каких-либо намёков на энтузиазм.
Когда вышли из здания, Платов сказал:
— А не хило они галерею распотрошили. Мародёры натуральные.
— Не удивлюсь, если половину вещей в протокол не включили, — поддакнул Шведов.
— Что с ПТП делать? Передавать ей?
— Для доказухи там ничего особенного нет. Так, общий трёп. А компра некоторая на следаков и прокурорских имеется. Я бы повременил. И не стал бы все карты открывать. Так у нас на них хоть какие-то методы воздействия имеются…
— А убрать Камбалу никак нельзя от дела?
— Нереально. У СД своя гордость.
— А как тебе понравилось, что она оперов со стороны привела? — покачал головой Платов. — Это как ландскнехтов раньше нанимали.
— Секретиться начинают. Значит, есть что скрывать.
Вернувшись в свой кабинет на Петровку, Платов не застал там никого — все были на мероприятиях. Так что можно было в тишине и одиночестве анализировать детализацию с телефонов Левицких. Жалко, в интересующий период ещё ПТП не проводилось.
Он хотел выяснить, что за частные сыщики вели наблюдение за потерпевшим. Время, когда за Кононенко следили, известно из изъятых сводок скрытого наблюдения. В этот период Левицкие наверняка переговаривались с частными сыщиками, и тут нарисовалось несколько десятков телефонов. Половина из них числилась за какими-то совершенно левыми людьми, часть уже была отключена. Скорее всего, среди них и были телефоны частных сыщиков. У них профессиональная привычка — никогда не регистрировать телефоны на себя. Теперь надо было думать, как установить хозяев телефонов.
Когда Платов колдовал над распечатками, в кабинете появился вечно сияющий, как медная пряжка новобранца, старший опер Серёга Пущин, местный балагур и пересмешник. Увидев своего коллегу в скрюченной позе, воскликнул:
— О чём задумался, детина?
— Да по тому киллеру пытаюсь следы найти. Анализирую телефоны возможных заказчиков. Половина номеров левые. Затрахаешься владельцев устанавливать.
— И что за зверя надеешься выследить?
— Частных сыщиков, которые за потерпевшим ходили.
— Дай посмотреть.
Платов протянул ему листок. Пущин внимательно ознакомился с ним и торжествующе изрёк:
— Ну всё, попался, который кусался. Знаю я этот номер, — Пущин ткнул в один из номеров. — Отлично знаю!
* * *
Иван Руденко двадцать лет отдал службе в угрозыске, из них десять в кражном отделе МУРа. В девяностые, на которые пришлась самая горячая работа, бывало разное. И заточкой ему в бок тыкали, и в перестрелках участвовал.
