Кстати, нужно сказать, что мы с Димычем очень постарались, когда делали эти инженерные сооружения, именно сооружения, так как назвать по-другому то, что мы сделали, было невозможно. Почти в течение целого месяца я и мой друг каждую ночь выезжали из Могадишо, рискуя нарваться на засаду мобильного патруля американских войск или, того хуже, на местных бандитов. Хотя мы являлись личными советниками весьма влиятельного полевого командира, генерала Мохаммада Айдида, но ведь не будешь же каждому сомалийцу с автоматом объяснять, что мы, белые, приехали в их страну для того, чтобы помочь в их борьбе. К тому же не все местные жители были сторонниками генерала, поэтому попадись мы к ним, они были бы рады передать нас американцам или расправиться тут же на месте, предварительно ограбив.
С военными патрулями союзных войск, коих в Сомали было, что гороха в мешке, тоже встречаться не хотелось. Думаю, они не поверили бы никаким нашим объяснениям, обнаружив в кузове пикапа оружие, лопаты, доски и всякие столярные и плотницкие инструменты. Правда, генерал предлагал нам охрану, но мы всегда отказывались. Я и мой напарник не страдали повышенным самомнением относительно своих возможностей отбиться в случае опасности от патрулей, но именно в целях безопасности мы не брали с собой лишних людей. Слишком уж секретная задумывалась нами операция, чтобы о ней знали посторонние лица. В её замысел и так было посвящено достаточное количество людей, а потому и возникали опасения, что каждый лишний человек — дополнительная вероятность утечки информации.
Ждать до вечера было долго. День тянулся чрезвычайно долго. Я сидел в своём окопе, лишь изредка наблюдая за дорогой через специально оставленные для этой цели маленькие щели между брезентом и землёй. У нас с Димкой конечно же были с собой радиотелефоны, но мы с ним чётко соблюдали режим радиомолчания. Не хватало ещё, чтобы нашу болтовню случайно засекла служба радиоперехвата на американской военной базе, до которой отсюда было ровно тридцать два километра. Подставить под удар всю нашу тщательно разработанную операцию мы не могли и не имели права, слишком уж много сил было затрачено на её подготовку, и люди, которых мы привлекли к ней, очень верили нам и в наш успех.
Время до вечера оставалось ещё много. Я уже в который раз проверил исправность пулемёта, аккуратно завернул автомат в свою куртку, дабы песок не попал в затвор, и прилёг на бруствер окопа. Случайно оказавшийся в рюкзаке какой-то англоязычный журнал был прочитан мной до последней строчки. Я взглянул на рацию. Она молчала. Часы показывали четыре пополудни.
«Нет ничего хуже, чем ждать», — пришла в голову невесёлая мысль. Но что можно поделать, если такова была моя профессия, в которой одним из необходимых условий для достижения успеха считалось умение терпеливо и настойчиво ждать. Но меня временная безделица не утомляла, ибо прошло слишком мало времени с того момента, как закончилась моя военная служба. А ведь всего лишь чуть более года назад я был действующим офицером спецназа армейской стратегической разведки и проходил службу в управлении, в котором, наверное, мечтал послужить любой мальчишка в годы моей юности. Правда, о нашем учреждении мало кто чего знал, хотя и часто слышали, ведь в начале 1990-х годов о нём стали очень много говорить. Все, кто служил в том управлении, называли его «Двойкой», некоторые — «Аквариумом», причём с большой буквы, а официально оно именовалось Вторым главным управлением Генерального штаба, более известное как ГРУ.
Я перевернулся на живот и посмотрел на дорогу. Горизонт был пуст.
«Димка сейчас тоже наверняка прильнул к окулярам бинокля и наблюдает за дорогой», — усмехнувшись, подумал я про напарника, который находился недалеко от меня, метрах в двухстах левее.
Димка Сокольников — мой лучший друг, бывший прапорщик и бывший спецназовец. Правда, он, вечный оптимист, всегда говорил, что бывших спецназовцев не бывает, и, наверное, был прав. Я и сам, оказавшись за порогом армейской службы и лишившись привычного образа жизни, честно скажу, очень скучал на гражданке по своей работе.
Пусть эти мои слова не покажутся кому-то неискренними, эдакой бравадой, но я безмерно тосковал по службе, особенно по нашим выматывающим до седьмого пота тренировкам. Мне часто вспоминались наши утомительные многочасовые марш-броски через болота и лес, через реку и поле, и от этих воспоминаний вдруг начинали приятно ныть, словно уставшие от того долгого и давнишнего бега, ноги. Слёзы чуть ли не наворачивались на глаза при воспоминании о тактических учений, когда командир по радио вдруг отдавал приказ: «Вынести раненого!», роль которого исполнял обычный кожаный мешок весом 80 килограммов, набитый песком. Может быть, «ностальгия» по службе заставила нас согласиться на поездку за тысячу километров от родного дома в далёкую африканскую страну?..
Солнце палило нещадно. Под брезентом было неимоверно жарко. Я сделал несколько глотков из армейской фляжки, но вода в ней была тёплая и потому нисколько не утолила жажды, а даже, напротив, захотелось попить ещё. Но делать этого было нельзя, иначе от воды потом невозможно будет оторваться, причём желание пить будет усиливаться. Мы через это проходили. Я смочил губы, прополоскал рот и воду выплюнул на песок, который моментально впитал в себя влагу.
Иногда, правда, сквозь наблюдательные щели в моё убежище задувал лёгкий ветерок, но случалось это не так часто, как хотелось бы. Я вновь взглянул на часы. Маленькая стрелка приближалась к пяти. Время текло необычайно медленно, как обычно это происходит, когда приходится ждать. Рация продолжала безмолвствовать. Я ждал условного сигнала.
Наш человек с американской военной базы, расположенной в столичном аэропорту, должен был послать нам сообщение, получив которое мы приступили бы к завершающему этапу операции. Однако трубка молчала. Правда, вчера информатор позвонил по мобильному телефону, по которому можно было связаться только со мной, и сказал, что груз в Могадишо прибыл, всё идёт по графику и марш колонны планируется на вечер 16 июля. Вот почему мы с Димкой и заняли загодя свои позиции.
Я немного волновался. Не знаю, чем занимался мой напарник, но нервы у Сокольникова были железными. Он, скорее всего, делал наброски рисунков. В последнее время Димка вообще не расставался с карандашом и большой папкой, в которой в наши школьные года хранились обычно листы плотной бумаги для уроков черчения, и рисовал каждую свободную минуту. Меня же Господь таким талантом не одарил, поэтому, чтобы хотя бы как-то скоротать время, я лёг на спину, смочил водой грудь и закрыл глаза. Воспоминания нахлынули сами собой, помимо моего желания…
* * *
В назначенное время я прибыл в Главную военную прокуратуру. Возле входа меня встретил строгого вида капитан. В его сопровождении я поднялся на второй этаж. Он подвёл меня к двери, на которой висела красная табличка с надписью, сделанной золотыми буквами: «Начальник отдела по расследованию особо тяжких преступлений полковник юстиции Паутов А.В.». Капитан осторожно постучал.
— Разрешите, товарищ полковник?
— Да, да!
— Входите! — пропустил меня капитан и тихо прикрыл за мной дверь.
