– Может, она еще и мастурбирует, а мы не знаем? – Папаня, как всегда, не в курсе событий.
Зажимаю рот, чтобы не прыснуть.
– Вы, мужчины, вообще ничего не знаете о женщинах, – говорит Маманя.
Тот редкий случай, когда она права.
Глухой шлепок.
– Отчет, – скрипит Дедуня, – полюбопытствуй.
– Что-нибудь интересненькое? – Папаня.
– Вас в школу вызывают, – отвечает Дедуня. – Одиннадцатая страница. Инцидент в туалете для девочек. Надежда, Огнивенко и Иванна.
– Какая еще Иванна? – Маманя.
– К вам в класс поступила новенькая.
– И чем она прекрасна? – Папаня шуршит бумагой, как крыса.
Ушки на макушке – у меня тот же вопрос.
– Ее посадили вместе с Надеждой, – говорит Дедуня. – И еще – она…
Как ни прислушиваюсь, а разобрать ничего не могу. Иногда на Дедуню находит вот так – неразборчивое бурчание.
– Неужели? – Папаня спрашивает. – Это не может как-то помешать?
– Ты нам скажи.
– Слишком мало данных. А как со внешним наблюдением?
– Без особых отклонений, – говорит Дядюн. – Шла маршрутом два дэ, заглянула в «Фрукты – овощи», кстати, опять пришлось за нее заплатить. Побывала в «Современнике». Там как раз и проживает новенькая.
– Я ей каждый день даю на карманные расходы, – говорит Маманя. – Но наша японка…
Глухой удар и полная тишина. Только посуда на столе дребезжит. И Дедуня:
– Никогда. Слышишь? Никогда не называй ее так. Даже здесь. Даже когда ее дома нет. Никогда.
– Да, Николай Иванович. Простите. Но деньги я ей даю, сами проверьте…
– Кстати, – говорит Дядюн, – об этом самом. Там в витрине выставлены разные фотографии, которые Надежда очень долго разглядывала. И была там одна пара сфотографирована. В общем, вот.
– Вот эта? – Дедуня.
– Ага. Снимок не ахти, пришлось второпях снимать. Я и подумал…
– Шеф, это что такое? – голос у Папани дрожит. – Что у нас на этот «Современник»? Кто там заправляет? Спецкомитет что-то пронюхал?
– Спокойно, – отвечает Дедуня. – Я наведу справки по своим каналам. Поглядим, кто там игрища затеял.
– Второго инцидента…
– Второго инцидента не будет, – говорит Дедуня. – И знаешь почему?
– Почему?
– Потому что ты успеешь раньше.
Опять они молчат. Долго. Колоколят ложечками в чашках.
– И еще, – говорит Дедуня. – К нам завтра знаменитый физик приезжает, буду постоянно с ним. Извольте со всем справляться сами.
– Ревизию проводить или урок вести? – спрашивает Папаня.
– И то, и другое, – кряхтит Дедуня. – Многостаночник. Чуть что не так, закроет нахрен шарашкину контору.
– Всё не наигрались в эту белиберду? Сколько еще нужно опровержений?
– Пока деньги на это дают, столько и будем опровергать. Или доказывать.
– Вы о чем? – встревает Дядюн. – Какие еще знаменитые физики?
– Настолько знаменитые, что его имя тебе вряд ли что скажет. Засекреченный по самое не могу, – ворчит Дедуня. – Есть у нас вялая программа на хлипком допущении, что если контингенту дозированно давать информацию повышенной сложности, то СУР замедлится. Вроде как тонус интеллектуальной мышцы повысится.
– Ха, – сказал Дядюн. – А она есть?
– Что?
– Интеллектуальная мышца?
– У кого как, – ответил Дедуня. – Насчет всех нас я уже сомневаюсь.
– Сегодня она сделала расчет, – говорит Папаня. – И мне кажется, он близок к тому…
– Кажется? – Дедуня.
– Дьявольщина! Именно кажется. Потому что… потому что я уже не понимаю большую часть того, что получаю! Ни черта не понимаю. Это как дошкольнику давать решать интегральные уравнения.
– Ты жалуешься? Насколько мне помнится, это именно твоя идея. Дайте мне Надежду, вычислительный центр, и я переверну весь мир. Разве не твои слова, Фил? Я выбил для тебя и то, и другое, и третье. И что теперь слышу?
– Шеф, вы же понимаете, с чем мы имеем дело.
А у меня появляется ощущение, что сейчас застукают. Однажды такое произошло. Заслушалась и не заметила, как пришла Надежда. У нее случается. Встает среди ночи и идет. Тут как раз Дядюн вышел, на Надежду и наткнулся. Ох, и перепугался он тогда. Еще бы – черные космы висят, голое тело светится от луны, глаза закрыты. В общем, пока они суетились, я бочком в комнату. Шито-крыто. С тех пор я настороже. Поэтому на цыпочках в комнату Надежды и еще раз убеждаюсь, что спит. И обратно.
– Что, если они были всегда? – Папаня говорит. – Что, если все дети – патронажные, а мы этого не замечаем, потому как вся мощь социума направлена на их подавление? Бытие определяет сознание, не разбирая, кто ты и какие у тебя способности?
– А как же синдром угнетения разума? – спрашивает Дядюн.
– Только не говори мне, будто взрослые умнеют, – хихикает Папаня. – Вы, Николай Иванович, про Робинзона слышали? Был в Спецкомитете такой чудак, он с идеей носился, что патронажных надо воспитывать вне общества. Где-нибудь в тайге. Без контактов с цивилизацией.
– Ну-ка, ну-ка, подробнее.
– Без подробностей. Я тогда в эти дела не вникал. Получал рассылку, как и все. Кажется, ему разрешили проект. Где-то в Саянах. Но потом – ничего. Хотя в этой гипотезе социальной обусловленности что-то есть. И вполне соответствует марксизму.
– Скорее дарвинизму, социал-дарвинизму.
– Спорьте, спорьте, – проворчал Дедуня, – а потом придет предписание посадить ее на коды. И тогда нам всем ничего не останется, как сидеть здесь на кухне и обсуждать марксизм, дарвинизм и прочий изм.
Опять молчание с прихлебыванием.
– Почему же она молчит? – Маманя.
– Сколько можно, – говорит Дядюн. – Ты каждый раз будешь спрашивать?
– Потому что я самая дура среди вас, – отвечает Маманя. – Я стираю подгузники, готовлю обед, глажу ваши трусы. Поэтому у меня и вопросы такие. Мать с дочерью должны разговаривать.
– Диалектика, милочка, – говорит Папаня. – Человек, который понимает все языки, не может говорить ни на одном. По определению. Я в свое время статью публиковал в «Вестнике Спецкомитета» как раз на эту тему. Ею забивали гвозди. Эти идиоты из криптографической группы. У них в руках сверхмощный микроскоп, а они им – гвозди!
– Так почему? – Маманя гнет свое.
– Что почему? Ах да. Потому, что язык – структура сознания. Если ты понимаешь один язык, то можешь на нем и говорить, – патологии я не учитываю. Если ты знаешь два языка, три, то ничего не меняется, кроме усложнения структуры. Но чтобы понимать все, у тебя вообще должна отсутствовать эта структура в сознании, понимаешь? Я ведь говорю не только о языках, но и любой знаковой системе в расширительном толковании. Математика. Физика. Генетика. Что угодно.
