Катя в последний раз заботливо осмотрела мужа и покинула больницу.
Персонал мини-госпиталя под строгим присмотром старшей медсестры Варвары Францевны безупречно выполнял свои обязанности. Профессору Кряквину сделали несколько уколов и поставили капельницу. К вечеру он почувствовал себя гораздо лучше и даже перешел на русский язык.
— Представляете, — говорил он молоденькой сестричке Дашеньке, которая принесла ему ужин, — мне почему-то казалось, что я в Центральной Африке, поэтому я выбрал известный здесь всем язык суахили.
Дашенька сочувственно кивала.
Профессор с аппетитом поужинал и задремал: в состав его лекарств входило легкое снотворное.
В палату между тем заглянула Варвара Францевна. Окинула помещение глазом опытного полководца и строго проговорила:
— Непорядок! На кроватях таблички от прежних больных! Немедленно заменить!
— Сию минуту, Варвара Францевна! — пискнула Дашенька и спешно повесила новые таблички. Она была взволнована и напугана (Варвара Францевна действовала на нее примерно так, как голодный удав действует на несовершеннолетнего кролика), так что ничего удивительного, что таблички оказались перепутаны. На кровати Валентина Петровича с легкой Дашенькиной руки теперь красовалась табличка «Станислав Николаевич Хоботов», а на кровати его соседа значилось «Валентин Петрович Кряквин».
Двое мужчин сидели в небольшом кафе напротив Катиного дома. Катерина туда не ходила: выпечка там всегда была плохого качества, пирожные — сомнительной свежести, кофе — только растворимый, потому как кофейный автомат давно сломался. В основном туда заходили мужчины, чтобы выпить пива или чего покрепче и закусить бутербродами с твердокопченой колбасой, похожей по вкусу и даже внешне на подметки от ботинок.
На столике стояли два почти полных стакана с пивом и валялась пачка чипсов. Один из этих двоих был толстый, наголо бритый. Он беспрерывно потел и вытирал затылок в тройных складках жира несвежим носовым платком. Второй мужчина, маленького роста, был до того щуплым, что со спины казался мальчиком. Правда, стоило ему повернуться лицом, как впечатление менялось. Лицо это было в ранних морщинах, с сероватой несвежей кожей. Маленькие глазки все время норовили уйти в сторону. Сомневаться не приходилось: типчик этот — совершенно несерьезный, пустой человек, «шестерка» при более солидном товарище.
— Ах ты ж ёшь твою клёш! — Толстый зажал в могучей лапе стакан с пивом и шумно вылакал половину. — Нет, вот что за день сегодня такой невезучий!
— Да уж, — тихо поддакнул щуплый, — неудачный денек.
— Как же это вышло-то? — Толстый снова присосался к стакану. — Как мы так вляпались? И главное — что теперь делать? Холодильник с нас три шкуры сдерет.
— Методы его известны, — не стал спорить щуплый, — а все ты… С какого перепугу ты нож достал?
— Так он же на нас пушку наставил, — встрепенулся толстый. — Забыл?
— Не ори, — прошипел щуплый и так зыркнул, что стало ясно: вовсе он не «шестерка» при толстом, именно он и есть главный в этом тандеме. — Не ори, вон девка за стойкой уже оглядывается. Ты что, хочешь, чтобы она нас вспомнила, когда того найдут?
Затылок толстого стал малиновым и снова покрылся испариной.
— Чего мы здесь торчим? Уходить надо, — просипел он. — Ты куда нож дел?
— Туда же, куда и пушку его — в мусоровоз закинул. — Щуплый был невозмутим. — Сейчас, наверное, все уже на свалке — расслабься. Надо искать, что этот паразит нес и куда успел спрятать, раз у него мы ничего не нашли.
— Чтоб ему на том свете… — Толстый схватил стакан приятеля, потому что его собственный уже опустел.
— Кончай пивом наливаться, — прошипел щуплый зло, — скоро ни в одну дверь не пролезешь.
— Да пошел ты!.. — Толстый вырвал руку.
— Вот скажу Холодильнику, что это ты его упустил.
— Это теперь без разницы, — ухмыльнулся толстый. — Холодильник разбираться не станет, обоих по стенке размажет.
— Ладно, — в голове у щуплого, видно, созрел план, — надо дело кончать. Значит, он вошел в подъезд, так? Поднялся по лестнице, позвонил в квартиру где-то наверху и вошел. Ему сразу открыли, значит, кто-то у него там был знакомый. Или просто по дурости впустили? В квартире он пробыл недолго и вышел через черный ход.
— Да мы даже не знаем, какая квартира! — Толстый снова потянулся к чужому пиву, но под взглядом щуплого отдернул руку. — Что, по этажам, что ли, бегать?
— То ли на пятом, то ли на шестом, — размышлял щуплый, — а там всего по две квартиры на площадке. Нам нужна которая справа. Идем, кому говорю! На месте определимся, что сбрешем.
Толстый заворчал недовольно, но подчинился.
После звонка Кати Ирина пыталась работать, но сосредоточиться не получалось. Как там больной профессор? Все-таки Катька ужасно бестолковая и легкомысленная. Это же надо — довести родного мужа до такой температуры. Сорок и две!
Все дело в нем, в Катькином муже — так казалось Ирине. Профессор — скромный и деликатный человек. Такой человек, заболевая, просто обязан отличаться от других мужчин.
Она вспомнила, как в свое время обстояло дело с ее мужем. Стоило температуре подняться до тридцати семи, как он немедленно укладывался в постель и требовал повышенного внимания, чаю с лимоном, варенья и апельсинов. Вдобавок он закатывал глаза, каждые полчаса мерил температуру, жаловался на ломоту в спине и боли в суставах, но особенно на то, что его никто не любит. Аппетит, надо сказать, во время болезни был у него отменный, так что нужно было обеспечить ему полноценное и калорийное четырехразовое питание. А еще свекровь появлялась по его звонку с похоронным лицом, сновала по дому, поджимала губы и отчитывала Ирину, что плохо следит за ее сыночком.
Когда температура приходила в норму, муж вставал с постели, преодолевая, по его словам, сильнейшую слабость, бродил по дому, демонстративно держась за стенки, и разбрасывал повсюду использованные носовые платки. А еще он бесконечно говорил по телефону с мамой, в результате чего вся семья подхватывала заразу. Теперь уже Ирине приходилось сидеть на больничном с детьми. О собственном самочувствии в суматохе она как-то успевала забыть.
По молодости она пыталась возмущаться, но потом поняла, что так себя ведут все мужья.
Профессор Кряквин, скорее всего, был тем самым редким исключением, которое, как известно, только подтверждает правило. Но все же Катерина перегнула палку. Нужно было бить тревогу намного раньше.
Ирина отбросила попытки сосредоточиться на завязке очередного романа и взялась за телефонную трубку. У Катерины было занято. Это хорошо, значит, пытается дозвониться до неотложки. Однако когда занято оказалось и в седьмой раз, Ирина поняла, что ее рассеянная подруга просто забыла положить телефонную трубку на рычаг.
Без особой надежды на успех Ирина взялась за мобильник. У Катьки с мобильным телефоном отношения складывались непросто. Она вечно забывала поставить его на зарядку. Если же он был заряжен, тогда его отключали за исчерпанный лимит. Как известно, вещи относятся к людям так же, как люди к вещам, и телефон платил Кате откровенным пренебрежением. Он мог отключиться посреди разговора ни с того ни с сего. Мог затеряться в квартире, когда нужно было срочно позвонить. Оказывался на самом дне сумки и трезвонил оттуда обиженно в самый неподходящий момент, так что Кате приходилось срочно выбрасывать вещи чуть ли не на тротуар, чтобы до него добраться.
