— Замечательно, замечательно! — проговорила Евдокия Михайловна. — Пора восстановить историческую справедливость! Шурочка, то есть Александра Павловна, была замечательным, выдающимся художником… Некоторые ее спектакли…
Евдокия Михайловна говорила, но в то же время наблюдала за своим гостем — и что-то в нем ей не нравилось.
Дело в том, что с тех пор как у нее испортилось зрение, взамен зрения у Евдокии Михайловны развилось какое-то другое чувство. Она начала тонко чувствовать, о чем думает ее собеседник.
Не буквально читать его мысли — этого, конечно, не было, она же не телепат, — но замечать, интересует ли его предмет разговора, или же он думает о чем-то другом, постороннем, разговор же поддерживает только из вежливости.
Так вот, этот корреспондент говорил о теме своей статьи, плел словесные кружева, но думал о чем-то другом, и то и дело украдкой бросал по сторонам быстрые внимательные взгляды.
Может быть, она все же ошиблась в нем, думала Евдокия Михайловна, может быть, она впустила в квартиру жулика, афериста? Но для обычного жулика он слишком хорошо подготовлен… он знает о Шурочке Гордеевой… откуда? Навел о ней справки?
Но для чего? Ведь у нее, у Евдокии Михайловны, нет ничего ценного, ничего, ради чего стоило бы так стараться…
А подозрительный гость продолжал свои расспросы.
— Вы ведь были очень близко знакомы с Александрой Павловной? Дружили с ней?
— Близко, очень близко… — ответила старушка и тут же прикусила язык: не стоило это говорить, надо было ответить уклончиво, обтекаемо. Теперь он от нее не отстанет, выпытает все, что можно…
— И дома у нее бывали?
— Ну, не то чтобы часто. — Евдокия Михайловна попыталась уйти от прямого ответа. — Может быть, поговорим о ее спектаклях? Она много спектаклей оформляла…
— Поговорим, поговорим. Но меня интересует не только ее творчество, но и частная жизнь, ее, так сказать, человеческий образ. Вы ведь знали, из какой она происходила семьи?
Евдокия Михайловна насторожилась. Шурочка как-то проговорилась, что происходит из очень знатной семьи, что ее родственница была близка ко двору последнего императора. Но она просила никому об этом не говорить. Время такое было, ни к чему было трубить о своих дворянских предках. Откуда же этот корреспондент знает такие подробности? Или он ничего не знает, а только запускает пробный шар?
Конечно, сейчас-то знатное происхождение никому не может повредить, наоборот, бывшие потомки крестьян и пролетариев всеми правдами и неправдами отыскивают у себя аристократических предков и рисуют развесистые генеалогические деревья. Да и что вообще может повредить Шурочке, которой больше нет на свете?
Однако глубоко укоренившаяся привычка не говорить лишнего взяла свое.
— Из какой семьи? — повторила Евдокия Михайловна раздумчиво. — Нет, об этом она никогда не говорила. Ну, какая уж такая могла быть семья? Самая обычная…
— Самая обычная, говорите? — гость быстро взглянул на Евдокию Михайловну, прищурив левый глаз, словно ловя ее в перекрестье оптического прицела. — Самая обычная, а вот у меня есть сведения, что родственница Александры Павловны была фрейлиной царского двора. Особой, так сказать, приближенной к императору.
— Что вы говорите? — Евдокия Михайловна не очень убедительно изобразила удивление. — Вы ничего не путаете?
— Не путаю, — сказал корреспондент, — и фамилия ее была Облонская. Анастасия Николаевна Облонская.
Старушка уставилась на него с испугом. Откуда он столько знает о Шурочкиной родне? И зачем он пришел к ней?
— И ваша близкая подруга никогда не рассказывала вам о фермуаре, который подарила ее родственнице сама императрица?
— Я никогда об этом не слышала, — пролепетала Евдокия Михайловна. — Чего вы от меня хотите?
— А можно попросить у вас еще чашку чая?
— Конечно, конечно! — Евдокия Михайловна поднялась из-за стола, взяла в левую руку опустевшую чашку гостя, правой подхватила трость и, тяжело опираясь на нее, поковыляла на кухню.
Эту дорогу — от комнаты до кухни — она прекрасно знала и вполне могла обойтись без трости, но у нее возникла мысль проверить подозрительного корреспондента.
Пройдя на кухню, Евдокия Михайловна нажала кнопку на чайнике, чтобы подогреть его, прислонила трость к столу и тихонько, стараясь не шуметь, вернулась к двери.
Она заглянула в комнату — и худшие ее подозрения подтвердились: подозрительный гость встал из-за стола, выдвинул ящик секретера и торопливо просматривал его содержимое.
Значит, все-таки аферист.
Причем интересует его не она, Евдокия Михайловна, — да и то сказать, что у нее есть, кроме пенсионного удостоверения? Нет, его интересует покойная Шурочка Гордеева. Он думает, что у Евдокии Михайловны есть какие-то фотографии, записи… Да черт его знает, что он думает! И она, Евдокия Михайловна, сама впустила в дом этого мошенника!
Ох, как нехорошо! Надо бы его выпроводить.
Чайник закипел и выключился. Евдокия Михайловна налила чашку, взяла трость и заковыляла обратно в комнату, нарочно громко стуча палкой и наступая на самые скрипучие половицы.
Когда она вошла в комнату, корреспондент сидел за столом в той же позе, в какой она его оставила, и руки сложил на столе, как примерный первоклассник. Он преувеличенно вежливо поблагодарил Евдокию Михайловну, отпил из чашки несколько глотков и снова приступил к своим расспросам:
— Значит, о своей семье Александра Павловна ничего не говорила?
— Ничего! — поспешно подтвердила хозяйка.
— А вы не видели в ее доме никаких старинных вещей?
Ага, вот он и подошел к тому, что его действительно интересует. Старинные вещи, антиквариат, говорят, сейчас это в цене. Фермуар какой-то приплел.
— Нет, ничего не видела! — решительно ответила Евдокия Михайловна. — Да я же вам сказала, что бывала у нее очень редко, буквально несколько раз. И потом, поймите, у меня память сдает, годы дают о себе знать.
— А мне кажется, у вас прекрасная память!
И не поймешь — то ли он ей комплимент сделал, то ли хочет поймать на слове.
А корреспондент все не унимался.
— А сейчас остался кто-то из родственников Александры Павловны?
— Внучка, — проговорила Евдокия Михайловна и снова прикусила язык. Не надо было этого говорить! Хотя, впрочем, он и без нее узнает о Настеньке. Да наверняка уже знает — он хорошо подготовился к сегодняшнему визиту.
И корреспондент тут же подтвердил ее догадку.
— Ну да, внучка! — проговорил он, как будто неожиданно вспомнив. — Анастасия!
— Ну да, Настя.
Беспокойство Евдокии Михайловны с каждой минутой возрастало. Ох и скользкий тип этот корреспондент! Надо бы его выпроводить… и позвонить Настеньке, предупредить ее. Конечно, может быть, это пустые страхи, но все же будет лучше, если Настя заранее узнает об этом странном корреспонденте.
