— Я устала… — Евдокия Михайловна утомленно прикрыла глаза. — Может быть, мы закончим как-нибудь в другой раз? Скажем, завтра или на следующей неделе?..
— Да у меня осталось всего несколько вопросов! Может быть, вы немного отдохнете, и мы еще поговорим? Чтобы не беспокоить вас в другой день.
При этом глаза подозрительного гостя так и бегали по комнате. Ну надо же, какой настырный! Никак его не выпроводить! Непременно нужно позвонить Насте…
— А у вас случайно не осталось каких-нибудь писем Александры Павловны? Может быть, хотя бы записок?
— Нет, ничего не осталось, — ответила Евдокия Михайловна довольно сухо. — Я такие вещи вообще не храню.
Нет, явно он не собирается уходить!
— Давайте все же закончим в другой раз, — твердо сказала Евдокия Михайловна.
— Ну что ж, раз вы настаиваете, конечно…
Корреспондент встал, но направился не к двери, а в другую сторону, так что оказался за спиной хозяйки. Евдокии Михайловне стало вдруг страшно, так страшно, как никогда прежде.
— Спасибо вам за чай… — протянул у нее за спиной мужчина.
— Ко мне скоро должна прийти Вероника Сергеевна, врач наш участковый, — проговорила Евдокия Михайловна, пытаясь встать.
— Да что вы говорите? — в голосе гостя прозвучала плохо скрытая насмешка. — Вы ее утром вызвали?
— Нет, она по четвергам всех пожилых людей обходит, — машинально проговорила хозяйка. И сразу же поняла, какую роковую ошибку допустила.
— По четвергам? — недобро переспросил корреспондент. — Но сегодня-то среда!
Евдокия Михайловна замерла, не зная, что делать.
И в этот страшный момент в дверь позвонили.
— Вот, я же говорила, что Вероника Сергеевна должна прийти! — проговорила Евдокия Михайловна с неожиданно проснувшейся надеждой. — Это я ошиблась, она не по четвергам, а по средам ходит к пожилым! Вот она и пришла…
— Да что вы говорите? По средам? — в голосе гостя прозвучало явное разочарование.
— По средам! — Евдокия Михайловна тяжело поднялась со стула, взяла палку и поплелась в прихожую. Сейчас ей не пришлось изображать тяжелую походку, у нее и правда колотилось сердце, и ноги она едва переставляла, как будто они были налиты свинцом.
Не спрашивая, Евдокия Михайловна открыла дверь.
За дверью была, конечно, не Вероника Сергеевна — с чего бы ей прийти в среду! — за дверью стояла соседка Серафима, грубая и неприятная особа. Но сейчас Евдокия Михайловна обрадовалась ей, как родной.
— Заходите, Серафима, заходите! — проговорила она, отступив в сторону.
— Да я только за солью, — неуверенно ответила соседка, удивленная такому радушному приему, — мне бы только соли… Я борщ варить задумала, а соли в доме нет…
— Заходи, Серафима! — Евдокия Михайловна на радостях перешла на «ты». — И соли возьми, и всего, чего нужно…
Серафима неуверенно протиснулась в прихожую, где сразу же стало тесно, как в метро в час пик. В то же мгновение мимо нее проскользнул подозрительный корреспондент, выбрался из квартиры и исчез в неизвестном направлении.
— Так вам соли? — Евдокия Михайловна посуровела. — Подождите, Серафима, я сейчас принесу.
Скоро стемнело. Анастасия Николаевна, которая обычно засыпала с трудом, на этот раз клевала носом и зевала, почти не скрываясь. Дуняша и сама чувствовала необычную сонливость. Она помогла хозяйке переодеться ко сну, уложила ее на койку. Госпожа, видимо, очень устала и быстро заснула, девушка же чувствовала смутное беспокойство и боролась с подступающим сном, сидя на стуле рядом с хозяйкой.
Однако сон оказался сильнее ее, и Дуняша незаметно задремала, уронив голову на грудь.
Ей начал уже сниться какой-то смутный, нехороший сон.
Снилось ей, что они с Анастасией Николаевной едут в переполненном вагоне через бескрайние зимние степи. Вокруг них были крестьяне-мешочники, бабы с узлами, дезертиры в простреленных шинелях. Вдруг поезд начал замедлять ход и скоро совсем остановился. Кто-то испуганно крикнул: «Махновцы!»
И правда, в проходе появились страшные, звероподобные люди в косматых шапках и полушубках, перепоясанных пулеметными лентами. Такие же страшные лица лезли в окна.
Двое бандитов подошли к ним с Анастасией Николаевной, оглядели их тусклыми равнодушными глазами.
— Бабы, — проговорил один из них с вялым интересом.
— Ну, бабы! — отозвался второй. — Что ты, баб не видал? После с ними разберемся, а сперва нужно дело сделать! — И они потащили из-под скамьи заветный сундучок. Дуняша попыталась не дать его, но один из бандитов пихнул ее ногой. Дуняша упала на грязный, заплеванный лузгой вагонный пол и увидела оттуда, как махновцы роются в хозяйском сундуке, вполголоса ругаясь и повторяя:
— Где же оно? Где оно?
И тут Дуняша проснулась.
В тесном помещении было еще теснее, чем прежде, потому что, кроме них с Анастасией Николаевной, здесь были еще двое — клетчатый господин Шнурков и, как ни странно, тот кривоногий тип в гороховом пальто, от которого Шнурков несколькими часами ранее спас их сундук. На этот раз между ними царило явное взаимопонимание: оба весьма дружно перерывали содержимое сундука, который они выволокли из-под хозяйской койки.
На откидном столике горел огарок свечи, озаряя диковинную картину неровным колеблющимся светом.
— Да где же оно? — бормотал Шнурков, роясь в вещах Анастасии Николаевны.
Дуняша попыталась встать — но ноги были словно налиты свинцом, и в голове была свинцовая же тяжесть. Мысли ворочались в ней тяжело и вяло, как мельничные жернова.
Ох уж этот чай, подумала Дуняша. Хорошо, что я совсем немного выпила…
Она встряхнула головой.
Сонливость понемногу отступила, Дуняша скосила глаза и увидела на полу возле своего стула саквояж.
Грабители были увлечены своим делом и не обращали на нее внимания. Дуняша опустила руку, дотянулась до саквояжа, незаметно углубилась в него и нашарила на дне холодную тяжесть. Обхватила ребристую рукоятку пальцами, потянула на себя.
Теперь в ее руке был тяжелый тупорылый «веблей» — подарок покойного Володи, который и стрелять из него научил на пустыре возле Александро-Невской лавры.
С заряженным револьвером в руке Дуняша почувствовала себя куда увереннее.
— Господа, что это вы делаете? — проговорила она плохо еще слушающимся языком.
Клетчатый Шнурков вздрогнул и поднял голову. Гороховый тип по инерции рылся в сундуке, что-то вполголоса бормоча. Наконец и он оглянулся, небритое лицо его злобно перекосилось, и он прохрипел с сожалением:
