Театральные критики называют такое «полным погружением» и считают, что это высший пилотаж режиссуры.
Актеры тоже прониклись волнующей атмосферой и играли неподражаемо.
Последняя реплика отзвучала, и над амфитеатром воцарилась звенящая тишина.
Однако длилась она недолго — всего несколько секунд, затем она была прервана, разрушена громом аплодисментов. Зрители поднялись с каменных скамей и стоя аплодировали.
Актеры трижды вышли на поклоны, потом они вывели режиссера, художника-постановщика, наконец, и Насте досталась малая толика аплодисментов. Настроение у всех было замечательное, актеры играли прекрасно — тут иначе было нельзя. Казалось, небо и море слушают строки Шекспира.
Настя стояла на сцене — и впитывала всей кожей этот чудесный, неповторимый вечер: радостные, разгоряченные лица зрителей, каменные стены средневековой крепости, оплетенные вьюнком, стригущие вечернее небо ласточки, светящиеся в полутьме соцветия олеандров и бугенвиллий и раскинувшаяся внизу темно-бирюзовая чаша моря. Вдали, на выходе из бухты в Адриатику, светился новогодней мечтой многоэтажный круизный лайнер.
Настя думала, что это — один из самых прекрасных моментов в ее жизни…
Зрители потихоньку расходились.
Организаторы фестиваля вынесли на сцену столы, на которых быстро накрыли импровизированное угощение — терпкое местное вино, козий сыр, фрукты.
Настя взяла бокал с вином, спелый плод киви и отошла в сторону, чтобы видеть море.
Она отпивала небольшими глотками темно-красный напиток и любовалась сгущающимися сумерками. Обнаженные руки ласкал легкий ветерок, пахло цветами. За столом шумели и смеялись артисты, вот появилась гитара, кто-то запел.
— Настена, иди к нам! — крикнули ей из-за стола, но Настя сделала вид, что не слышит и отступила дальше вдоль каменной ограды, там было темнее.
Ей хотелось продлить очарование этого вечера.
Вдруг к ней подошла сухонькая невысокая старушка и проговорила с чуть заметным акцентом:
— Как вы на нее похожи!
— Что, простите? — переспросила Настя, повернувшись к незнакомке. — На кого я похожа?
Она почувствовала смутное беспокойство. Волшебство этого вечера дало трещину.
— Извините, — старушка заметно смутилась. — Я не хотела испортить вам настроение… просто вы действительно так похожи на нее… это не может быть случайностью.
— О ком вы говорите? — снова переспросила Настя. — На кого, по вашему мнению, я похожа?
— На Анастасию Николаевну Облонскую. Ведь вы приходитесь ей родственницей?
— Анастасия Николаевна? Откуда вы о ней знаете? Кто вы? — Настя удивленно и недоверчиво смотрела на незнакомку.
— Анастасия Николаевна прожила здесь, в этом городе, последние пятнадцать лет своей жизни. Здесь она и похоронена. Если хотите, я отведу вас на ее могилу… — Старушка быстро взглянула на Настю, заметила растерянность в ее глазах и улыбнулась. — Завтра, конечно! Сейчас слишком поздно!
— Так все же — кто вы?
— Меня зовут Елизавета. Елизавета Николич. Это фамилия моего покойного мужа. Сама я русская. Моя мать приехала сюда совсем юной девушкой, родителей ее убили в восемнадцатом году, маму спас один офицер и привез сюда. Потом она вышла за него замуж, но он быстро умер от ран. Я не помню своего отца.
— Вы… вы как-то связаны с Анастасией Николаевной?
— Не родством. Когда умерла… погибла моя мать, горничная Анастасии Николаевны Дуняша приютила меня в своем доме. Мы прожили с ней много лет, Дуняша воспитала меня, дала мне образование. Она умерла на моих руках…
Старушка на какое-то время замолчала, словно прислушиваясь к своим воспоминаниям, потом проговорила:
— Значит, я не ошиблась? Значит, вы действительно состоите с ней в родстве?
— Да… Анастасия Николаевна была моей двоюродной прапрабабкой. Моя бабушка — внучка ее родной сестры.
— Да, значит, не ошиблась… такое сходство не может быть случайным… Вас и зовут так же, как ее…
В это время к Насте подошел помощник режиссера и проговорил озабоченно:
— Я тебя обыскался! Ты нам очень нужна. Какой-то сербский журналист хочет что-то узнать о костюмах для этого спектакля…
Настя пошла с помрежем, ответила на вопросы журналиста и только потом вспомнила об удивительной старушке.
Когда она стала искать ее — той и след простыл, и никто из устроителей фестиваля никогда не слышал ее имени, так что Настя подумала, что странный разговор ей померещился, соткался из благоуханных южных сумерек, из шепота ночного моря.
Однако утром в номере зазвонил телефон, и портье, извиняясь за ранний звонок, сказал, что ее спрашивает Елизавета Николич.
Старушка ждала ее внизу. Тут, при свете яркого солнца, Настя увидела, какая она старая. Морщины бороздили высохшее лицо, однако светлые глаза были ясными, в них светился недюжинный ум. И спина прямая, и ходит без палки.
— Тут очень здоровый климат, — улыбнулась Елизавета, — люди живут долго. Мне девяносто два года, и я вполне могу обходиться без помощи. Однако пойдемте, пока не так жарко.
Тут в холле появилась молодая женщина в форменной одежде отеля и буквально налетела на старушку с объятиями и поцелуями. При этом она много говорила по-сербски. Старушка отвечала ей с улыбкой, наконец они распрощались.
— Я много лет заведовала городской музыкальной школой, — сказала старушка, отвечая на немой Настин вопрос, — тут повсюду очень много моих учеников.
Они шли долго — по дороге мимо домов, затем по аллее, обсаженной кипарисами, так что Настя начала уже уставать, ее спутница же даже не запыхалась.
— Мы почти дошли! — старушка свернула на боковую дорогу, Настя последовала за ней.
Они прошли мимо приветливого двухэтажного домика, снова свернули и оказались перед кладбищенской оградой. Кованые ворота были распахнуты, за ними была мощеная камнем дорожка, упиравшаяся в двери церкви.
— Нам не сюда, нам вниз! — старушка показала на каменную лестницу, спускавшуюся в левую часть кладбища.
— Это и есть русское кладбище, — пояснила Настина провожатая.
Русская часть кладбища была невелика. Надгробья тянулись ровными рядами, на краю кладбища стояла еще одна церковь, скорее — часовня. Небольшая, свежевыкрашенная, белая с синим, она дышала покоем и умиротворением.
Вслед за старушкой Настя спустилась по лестнице, пошла по мощеной дорожке между рядами надгробий.
Ухоженные могилы, строгие и скромные памятники с русскими именами, с лаконичными, немногословными эпитафиями, даты рождения и смерти говорят о том, что похороненные здесь люди родились и выросли до революции, большую часть жизни прожили в России, а умерли здесь. На чужбине? Нет, эта гостеприимная земля приняла их не как чужбина, а как вторая родина. Она была добра к этим людям, она принесла им покой и умиротворение.
