— Сам свергай, а я посмотрю, как ты его свергать будешь.
Тому делать нечего, взял он с собой Алексея Георгиевича Сорокина, человека хрупкого, изысканных привычек, и пошел под окнами Понизовского горланить:
— На Валаам! На Валаам!
Погорланив, поднялись они к нему в квартиру, на второй этаж и стали читать фирман. А в фирмане написано в общем то же самое: На Валаам! Они читают фирман вслух, а сами держатся на расстоянии вытянутой руки с палкой. Свергли.
Приходит этот приятель опять ко мне. Говорит:
— Свергли!
— Ну… — говорю.
— Тебя тоже можем, — это у него так воинственный дух разгорячился.
Но меня свергать они не стали, а успокоились. А у Понизовского много с тех пор было разных приключений. Человек-то он был весьма талантливый.
Море
Моему отбытию в моря предшествовали длительные поиски места в жизни. Я работал, наверное, в десятке предприятий и учреждений города, бывал и в других городах и все искал места, чтобы без убийств. Но мне не везло, я попадал туда, где чем дальше, тем было секретнее и таинственнее. Впрочем, иные знакомства были не лишены занимательности. Так, в п/я 997 (рядом с Финляндским вокзалом) существовал некто, недавно уволенный из Большого дома на Литейном. Он сидел в отдельном кабинетике и читал газеты. Увидев меня через раскрытую дверь, он вставал заинтересованный и вскрикивал:
— Газетку почитать не хотите?
Я отвечал, что не хочу. Тогда он вновь спрашивал, причем на лице его явственно обозначался профессиональный интерес:
— Не хотите? А почему не хотите?
— Не интересно…
Тут он приходил во внутренний восторг, к сожалению или к счастью в те годы уже чисто платонический:
— Так, значит, «не интересно».
Иногда мы беседовали, стоя у окна и глядя через Неву на Большой дом.
— А правда, что там подвалы глубиною в пять этажей? — легкомысленно спрашивал я.
— Хе-хе-хе… Подвалы… Самые обыкновенные подвалы…
Словом, надо было смываться. Я подумал и решил, что пойду на «Красный Треугольник» делать галоши.
Завод «Красный Треугольник» располагается в длинном кирпичном здании на Обводном канале. Внутри там некая пародия на адское царство. В одном помещении стоят маленькие дребезжащие машинки 1908-го или 1913 года немецкого изготовления. На них что-то происходит с резиной. В другом вальцы побольше, там прокатывают резиновую массу, в третьем — огромные, гигантские, окутанные сажей, не вальцы, а валы. Они могут вмешать в резину человека, только голова не влезет. Ходят слухи, что в ночную смену это иногда происходит, тогда получается резина и ободранный череп. Это потому, что уходят с контроля за водкой, а один человек — зазевался, и все тут, руку втянуло, вальцы остановить некому… Так рассказывают. И все это шумит, гремит, грохочет. За помещениями — двор, где драгоценный привозной каучук валяется в кучах. А у входа — почище, лестница на второй этаж, направо и налево служебные помещения, а прямо — столовая. Перед ней висит плакат собственноручного изготовления: Доморощенная поганка. На плакате изображено семейство поганок, одна из которых, самая большая, приближается к образу девицы. Пониже стихи:
Где стыд, где совесть человека?
Кого хотите обмануть?
Ведь мы вас видим наизнанку —
Доморощенную поганку!
Рядом прикреплено описание события, вызвавшего этот лозунг. Некая юная дама в автобусной давке оказалась без билета ценою в пятак и была ущучена контролером. Ну это все декорации.
Я прошел мимо плаката, углубился во двор, свернул направо и оказался перед грязной железной дверью лаборатории № 4. Вошел. Там сидели с десяток женщин среднего возраста и размешивали в белых фарфоровых чашках какую-то черную мазь. Мазь эта называлась Герметик-34. Я к ним присоединился. Вскоре явился кто-то из начальства:
— Наше изделие опять…
— Что за изделие? — полюбопытствовал я.
— Ну, изделие… — отвечала начальствующая дама.
Я подумал, что, может быть, какое-то не совсем приличное изделие, и не повторил вопроса. Продолжал размешивать Герметик-34, радуясь отмене смертоубийства. И так прошло три месяца. Тут вызывают меня к начальству и говорят:
— Ваша секретность получена… (у меня получились мурашки)… и мы можем вам сказать, что за изделие. Это ракета твердого топлива малой дальности…
Вот тем-то и занималась лаборатория № 4. В недолгом времени собирают нас всех к директору, который только что вернулся из Москвы. Обычно он был красного цвета, а тут приехал серый, и верхняя губа дергается.
— Ребята, — говорит, — выручайте!
Я удивился. Почему «ребята» и откуда «выручать»? Оказалось, это неожиданное следствие известного ученым по политике «Карибского кризиса», так же как серый цвет лица и неопределенно подрагивающая губа. Самый Главный (а это был тогда Хрущев) собрал разных лиц, чтобы начать войну с Соединенными Штатами, и стал спрашивать, все ли готово. Ну и выяснилось, что «наши изделия опять…» В общем, надо было снова сваливать.
И вот я решил податься в моря.
Итак, я решил отправиться в моря.
Для этого нужно было сначала переехать в Мурманск. Это оказалось делом нетрудным. Я оказался там в декабре 1964 года. Было совсем темно. На вокзале я спросил кого-то, как пройти. Он ответил мне тише, чем я ожидал: север.
Первые четыре месяца я занимался лишь сочинением поэмы «Фома», валяясь в кровати в комнате на двоих, чем немного раздражал соседа. Он как-то высказал мне насмешливое суждение. Я вскочил, как был голый, побежал на двор и натерся снегом. Тогда он меня, конечно, зауважал, но особой любви не испытывал. На пятом месяце пришла наконец «виза-два». Визы бывали там «раз» и «два». «Визу-раз» давали людям проверенным, с заходами в иностранные порты. А наша «виза-два» давала лишь право выйти за морские границы, а в случае шторма поворачивай «носом на волну» и иди себе в открытое море и ни-ни, чтобы в порт. Мы погрузились на судно и выходим за рубеж. Судно называлось «Профессор Месяцев».
Порт Мурманска расположен в глубоко вдающемся в сушу узком заливе — Кольской губе. Вход охраняется. (Но есть люди, которые живут там неофициально и вечно. Говорят, во время переписей населения их иногда обнаруживают. Они занимаются вот чем. Когда приходит корабль из дальнего рейса, все, естественно, спешат к дому, но уйти кое-кому нельзя, на судне следует быть. Вот тут-то и является неофициальный поселенец. Он сторожит, а все, кто должны были сторожить, идут домой. Это так, к слову.) А на выходе из этого залива есть залив поменьше, называемый Тюва-губа. Это последняя стоянка перед уходом в океан. Тут проверяют документы и покупают водку в ларьке близ большого катящегося по камням с высоты потока ручья. Весь берег холма усеян валунами, на которых белой краской выведены номера судов, покидающих Тюва-губу. Похоже на кладбище. Печальное место.
