– Я должен вам помочь? – Я безрадостно рассмеялся.
– Да. Вы должны привести нас к вашей дочери. И прежде, чем Йола умрет. Потому что, как я уже сказал, это план Эдвардса: убить вашу дочь и обвинить вас в ее смерти.
– Потому что именно это предвидела ваша программа? Что я убью Йолу?
И потому что он может продать свою программу на сто миллионов долларов только в том случае, если я выполню это предсказание!
– Совершенно верно. – Фиш залез рукой под скамью и вытащил алюминиевый чемодан. Хлопнул рукой по крышке. – Здесь внутри все, что нам нужно, чтобы подключить вас. Незаметный микрофон и скрытая камера, которой вы сможете снимать Эдвардса, а потом разоблачить как заказчика преступления. Если мы поторопимся, если вы успеете и спасете жизнь своей дочери, тогда весь проект Иешуа взлетит на воздух, как только мы выложим видео на YouTube.
– Но я же не знаю, где она! – крикнул я так громко, что Фрида вздрогнула на своем месте.
– Еще как знаете, – ответил Фиш. Во время моего припадка он даже бровью не повел. – Еще раз: в наших глазах Иешуа – исчадие ада. Но он работает. Это-то и страшно. Он не ошибается. Иешуа предвидит ваши поступки. Он знает ваши намерения. Вы хотите замучить и убить Йолу. Своими действиями Эдвардс всего лишь предупреждает то, что в будущем вы бы сделали собственными руками. И при этом он, очевидно, знает вас лучше, чем вы сами.
«Он сам в это не верит, – подумал я. – Этот ослепленный, убивающий сообщников сумасшедший сам не верит в то, что говорит».
Фиш продолжал:
– Иешуа знает, что вы делаете. Конечно, не детально, но в общих чертах. И эти общие черты Эдвардс и его команда сейчас наполняют жизнью. По нашей информации, вы собираетесь действовать по сценарию, который описали в одной из своих книг, Макс.
– В одной из его книг? – Космо поднял брови.
Фиш кивнул.
– Мы проанализировали радиосвязь между Йолой и ее похитителями. К сожалению, местонахождение портативной рации выявить не удалось. По крайней мере, нам. Но хижина в лесу, в которой хранятся взрывоопасные контейнеры… Вам это что-нибудь говорит?
– Нет. – Я помотал головой.
– Зато говорит мне!
Мы все повернулись к Космо. Фиш. Фрида. Я.
– «Школа крови»! – с улыбкой произнес он. В торжествующем взгляде читалось «А я говорил».
И тут я тоже вспомнил.
Макс Роде. Школа крови, глава 30, с. 162 – 166
Странно, как иногда работает человеческая психика, разве нет? С насилием против людей у меня почти нет проблем. Вы могли бы заставить меня смотреть на то, как человека забивают камнями на иракской рыночной площади, или как пытают водой в тюрьме Гуантанамо. Но как только речь заходит о животных, нет. Я не могу это вынести.
Достаточно, если вы знаете, что с того дня я не мог смотреть на кошек без чувства вины. И что я плакал. Так сильно, как еще никогда в своей жизни.
Почти так же громко, как мой брат, который никак не мог успокоиться, даже когда все закончилось. Впрочем, это объяснимо. Папа ведь навел его руку, а не мою.
– Почему ты так ревешь? – спросил он Марка, вынимая у него из пальцев окровавленные ножницы.
– Почему?
Какой жестокий вопрос, особенно после того, что он только что заставил сделать сына. Только человек с отравленным ядовитым сердцем или вовсе без сердца мог спросить такое. Я не был уверен, что из этого подходит отцу, который сейчас опустился на колени рядом с моим братом.
– Я хочу домой, – всхлипнул Марк.
– Я хочу к мамочке, – передразнил его отец. Он издевался над старшим из братьев: обидчиво выпятил нижнюю губу и тер глаза костяшками указательных пальцев. При этом противно хныкал: – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не будь таким злым ко мне, папочка.
Я не мог пошевелиться. С тех пор как отец вернулся с убитым животным, я сидел не шелохнувшись на деревянном стуле во втором ряду «классной комнаты», уставившись на стол, на котором кто-то вырезал перевернутый крест.
Я не решался поднять голову. Боялся посмотреть вперед и увидеть, что кошка еще дышит. Снова дышит.
Потому что так и случится, как только я отведу взгляд от грубо нацарапанных линий на столешнице и посмотрю вверх на доску. Я увижу, как лежащая в собственной крови кошка снова открыла глаза и в них засверкал дьявольский огонек. Тот самый, который вспыхивал в зрачках отца, когда наши взгляды пересекались.
– Значит, ты хочешь домой, да? Но знаешь, Гекльберри, вот это… – наверное, здесь он обвел рукой жалкую хижину, – ВОТ ЭТО И ЕСТЬ ТЕПЕРЬ ТВОЙ ДОМ!
Он закричал, как пастор во время телевизионной проповеди в каком-нибудь конгресс-зале. Я знал, что у него изо рта брызжет слюна, как всегда, когда он переходит на крик. В моих фантазиях у него к тому же из ушей шел дым, а из глаз сыпались искры.
– Эта классная комната для тебя больше дом, чем что бы то ни было на земле.
Я слышал, как хрустели его суставы, когда он двигался.
– Ты, неблагодарное говно, думаешь, мне это доставляет удовольствие?
В надежде, что отец снова обращается к Марку, а не ко мне, я застыл на своем месте. Сгорая от чувства вины и стыда, потому что был слишком труслив, чтобы встать и поддержать брата.
– Думаешь, мне нравится убивать?
Он громко застонал. Потом повторил свою вчерашнюю вступительную речь:
– Я привел вас сюда, чтобы научить тому, что учителя не преподают в школе. Охотиться. Собирать. Убивать. И уметь терять. Это самое важное. Любовь делает человека мягким. Потери закаляют!
Слова сыпались на меня, как удары.
– Я научу вас выживать. И покажу вам все то, от чего общество, – он выплюнул это слово, словно это было собачье говно, неожиданно попавшее ему в рот, – от чего это общество, там, снаружи, пытается уберечь вас. Эти либеральные засранцы, эти благодетели человечества и святоши, которые не учат вас никаким, абсолютно никаким настоящим эмоциям, которые вы должны ИСПЫТЫВАТЬ, если хотите выжить в мире: страх, трепет, робость, агония, хандра.
Я задавался вопросом, знал ли отец, что из начальных букв перечисленных ощущений вновь складывается слово СТРАХ, или же то зло, которое жило в нем с несчастного случая с Санди, превратило отца в бесчувственную и безвольную машину. Последнее предположение, несмотря на свою жестокость, имело в себе что-то утешительное. Мне не хотелось, чтобы это был он сам. Я скорее был готов примириться с тем, что в моего всегда такого добродушного, мягкого, жизнерадостного отца вселился дьявол, что его изнутри разрушал рой каких-то злых клещей или пауков, чья паучиха-королева проникла в его мозг и оттуда управляла отцом, кусая его в неокортекс и заставляя его совершать дикие поступки.
– Симон? – услышал я свое имя. Сколько злости и агрессии в одном-единственном слове.
