В верхней части шкафа, над штангой для вешалок, я обнаружила две небольшие зеркальные дверцы и, не удержавшись, вытянула руку вверх и подергала за небольшую круглую ручку. Присмотревшись, я заметила крошечную замочную скважину на одной из зеркальных дверей, но ключа в ней не было. Я подергала за ручку сильнее, сама не понимая, зачем это делаю. В этой комнате было нечто странное, и еще до своей попытки открыть эту дверцу я уже знала, что она заперта.
– И что это вы тут делаете?
Я быстро отскочила от шкафа, похолодев от ужаса. Резко обернувшись, я увидела стоящего на пороге Финна, лицо которого оставалось бесстрастным, но взгляд был жестким и напряженным.
Словно вернувшись из путешествия в кроличью нору, я внезапно услышала раскаты грома и увидела, что по окнам хлещет дождь. От Финна пахло лосьоном для загара, на нем были надеты футболка и плавки и при этом кожаные туфли, и у меня мелькнула мысль, что, по крайней мере, хоть что-то в его совершенно новом для меня облике было узнаваемым.
Я вдруг осознала, что стою, уставившись на полуголого босса, крепко прижимая ладонь к груди, словно пытаясь унять бешеное биение сердца.
– Прошу прощения, – сказала я дрогнувшим от волнения и раскаяния голосом. – Я ждала, когда проснется мисс Хелена, и решила побродить по дому. Я вовсе не хотела проявлять излишнее любопытство.
Он несколько мгновений смотрел на меня с непонятным выражением лица, а потом повторил те же слова, что произнес, когда я впервые приехала сюда:
– Это комната Бернадетт. У нас не принято заходить сюда.
Он отступил от двери, а я пронеслась мимо него в коридор, как нашкодившая школьница, застигнутая строгим преподавателем на месте преступления. Я не смотрела на него, пока не услышала звук закрывающейся двери.
– Извините еще раз, – пролепетала я, чувствуя, как горят мои щеки. – Я просто искала комнату для гостей, где я могла бы остаться в случае необходимости.
Он прервал мои жалкие попытки оправдаться.
– Тетушка Хелена проснулась. Там с ней Джиджи, но, боюсь, разговор у них несколько односторонний. Надеюсь, вы спуститесь вниз и побудете с ней некоторое время, пока сестра Уэбер приготовит для нее обед. – Он помолчал немного, а потом неожиданно мягко сказал: – Вы – единственный человек, который вызвал у нее хоть какую-то реакцию с тех самых пор, как она после больницы вернулась домой. Думаю, это очень хороший знак.
Я вспомнила разговор со старухой во время последнего визита и поняла, что не особо стремлюсь повторить этот опыт. Но потом я подумала о Еве и Глене и отбросила сомнения, зная, что на свете есть вещи гораздо хуже, чем общение с пожилой дамой, желающей от меня отделаться.
– Конечно, – сказала я. – Именно для этого я сюда и приехала.
Я спускалась по лестнице, Финн шел за мной, и я чувствовала его пристальный взгляд на своей спине. Когда мы оказались в холле, он вдруг сказал:
– Мне было очень приятно познакомиться с членами вашей семьи.
– Неправда. – Слова слетели с моего языка прежде, чем я смогла их остановить.
Но он словно не заметил, как бестактно я его прервала, и спокойно продолжил:
– Дело в том, что когда-то я уже имел удовольствие встречаться с Евой, но не думаю, что она меня вспомнила.
– Поверьте, Ева ничего никогда не забывает. – Я прикусила язык, поняв, что меня заносит куда-то не туда. Отец учил меня быть всегда доброжелательной к людям, но при этом никогда не кривить душой. Может быть, соленый воздух океана напомнил мне о девчонке, которая так старалась следовать его советам и во всем брать с него пример?
Финн покачал головой.
– Да нет, вполне вероятно, что она намеренно вытеснила это из своего сознания.
Я нахмурилась и, обернувшись, в упор взглянула на него.
– Что вы имеете в виду?
– Это было после воскресной службы в церкви, когда мы были еще детьми. Я пришел туда в сопровождении тетушек, а вы и ваша сестра были с родителями. На Еве было нелепое платье лилового цвета с невероятным количеством бантов и рюшечек. Это было как раз после того вечера, когда я слушал, как вы играли на пианино, и тетушка Бернадетт показала мне вас, сказав, что это и есть та самая пианистка. Вы с семьей проходили мимо нас, и я решил, что надо бы с вами познакомиться, но, когда я к вам повернулся, Ева встала передо мной, загораживая путь, и назвала мне свое имя. Я вовсе не хотел проявлять невоспитанность, но вы уже направлялись к группе друзей, а мне хотелось догнать вас раньше, чем вы к ним подойдете.
Он пожал плечами, смущаясь, как мальчишка, и я подумала, что он никогда не позволил бы себе этот жест, если бы был в своем обычном строгом костюме.
– Поэтому я проигнорировал ее и слегка, так сказать, отстранил, чтобы успеть догнать вас. Но было уже слишком поздно. Когда я повернулся к Еве, чтобы извиниться, она выглядела такой рассвирепевшей, что я притворился, будто просто не заметил ее, и прошел мимо, прямиком к тетушкам. Мне было ужасно стыдно, и тогда я решил, что обязательно разыщу ее в следующее воскресенье, чтобы извиниться, но больше никогда не видел вас в церкви.
Я, конечно, совершенно этого не помнила, разве что платье Евы. Последний раз она надевала его на поминальную службу в память об отце, потому что оно было новое и самое ее любимое.
– Мама перестала водить нас в церковь после гибели отца, а потом мы переехали, – просто сказала я, пытаясь изобразить улыбку, хотя мне было отнюдь не весело. – Пойдемте посмотрим, как там дела у вашей тети и Джиджи.
Я направилась было в сторону кухни, но он схватил меня за руку:
– Не говорите о том, что входили в комнату Бернадетт. Тетя Хелена будет ужасно расстроена, если узнает, что вы там были.
– Разумеется, – сказала я, поворачиваясь в сторону коридора. Я слышала за спиной его шаги по деревянному полу. Из головы не выходили запертые дверцы в шкафу. Я просто не могла отделаться от мысли, что стремление держать двери комнаты покойной закрытыми объяснялось не только сентиментальностью обитателей дома.
Хелена
Когда Женевьева появилась на свет, мы с Бернадетт стояли, держась за руки, над ее плетеной кроваткой, в полном восхищении от прелестного младенца с бело-розовой кожей, и почему-то испытывали облегчение, что это не мальчик, который напоминал бы нам о другом ребенке. Даже божья кара не может быть столь жестокой.
Нам совсем не нравились ни мать малышки – Харпер, ни нелепое французское имя, которое она для нее выбрала. Но все это не могло омрачить наше ликование при виде этого торжества жизни, свидетельства расположения Божественного провидения, которое наконец-то снизошло до того, чтобы пожалеть нас. По крайней мере, так думала Бернадетт. Я лишь затаила дыхание в тревожном ожидании. Когда Женевьева заболела, я снова почувствовала, как пальцы бога сжимаются на моей шее, и тщетны все попытки избежать наказания. А когда умерла Бернадетт, я поняла, что еще не до конца расплатилась за грехи.
