Сестра наклонилась к кондиционеру, подставив лицо под струю холодного воздуха, и спросила:
– Почему ты не можешь, как все нормальные люди, приобрести инвалидный фургон со специальным трапом, что облегчило бы жизнь нам всем?
Я резко повернулась к ней, удивленная тем, что она словно прочитала мои мысли. С момента несчастного случая, оставившего меня инвалидом, я никогда не слышала, чтобы она жаловалась. За все эти годы – ни разу! Но теперь она снова ездила на Эдисто. Запах спекшейся глины и соленого воздуха расшевелил старые воспоминания, как деревянные ложечки, перемешивающие магическое зелье. Я ждала, что она еще что-нибудь скажет, но она молча включила зажигание и положила руки на руль.
Я не ответила, потому что просто не знала, что сказать. После несчастья я отказывалась принимать все, что говорило бы о моем увечье, все, что напоминало бы, что я больше не являюсь полноценным человеком. Я не хотела ездить в специально оборудованном фургоне или ставить перед домом пандусы. Единственной уступкой был знак, говоривший о том, что в машине инвалид, этот знак мы использовали на парковке, и то по настоянию Глена. Я весила мало и всегда считала, что меня легко поднимать и переносить в машину, когда мне надо было куда-нибудь поехать, а это случалось крайне редко. Но даже мне пришлось признать, что с беременностью все может измениться.
Дважды проверив боковое зеркало и зеркало заднего вида – чего она никогда не делала в подростковом возрасте, – Элеонор выехала с парковки у офиса врача и направилась в сторону шоссе 17.
– И все-таки я не понимаю, зачем ты сменила доктора и выбрала именно этого, и теперь надо ездить в Маунт-Плезант, хотя прежний находился почти рядом с домом.
Я сосредоточилась на проносящихся мимо машинах.
– Мой прежний врач сама посоветовала доктора Уайз.
Я почувствовала на себе ее удивленный взгляд.
– Значит, это по ее рекомендации?
– Конечно. Кажется, они считают, что моя беременность связана с немалыми рисками.
– С рисками? – Она слегка повысила голос. – А до этого ты о них не знала?
– До чего? До того, как я занималась с мужем сексом, не предохраняясь?
Она поморщилась.
– До того, как ты решила забеременеть. Разве ты не обсуждала это со своим доктором? Или с Гленом?
Я напряглась, готовясь к сражению. Я очень хотела ребенка. Мое стремление было настолько сильным, что я почти физически ощущала, как держу младенца в руках и прижимаю его к себе по ночам.
– Мой доктор лишь сказала мне, что, если я забеременею, она больше не сможет нести за меня ответственность.
– Что? – Сестра резко нажала на тормоза, водитель едущей за нами машины засигналил и промчался мимо на большой скорости. Поглядывая в зеркало заднего вида, Элеонор пересекла две полосы и въехала на парковку у торгового центра. Салон автомобиля наполнился тошнотворным сладковатым запахом жареного мяса, долетавшим сюда от одного из ресторанов, от чего у меня тут же скрутило желудок.
– Почему она решила отказаться от тебя? – твердым голосом спросила Элеонор.
Я пожала плечами.
– Видимо, любой пациент с позвоночником, поврежденным выше определенного нервного узла, может столкнуться с рисками во время беременности. Большинство врачей не одобряют этого.
– Почему? – тихо спросила она.
Я сидела, разглядывая маленький бриллиантик на обручальном кольце.
– Потому что у людей с такой травмой, как у меня, может возникнуть риск развития автономной дисрефлексии. Доктор Уайз снабдила меня большим количеством литературы, чтобы мы были проинформированы и готовы ко всему.
Она явно пыталась скрыть волнение в голосе.
– Насколько это серьезно?
– В лучшем случае моя беременность пройдет нормально, без осложнений.
– А в худшем случае?
– Может быть смертельный исход.
Она закрыла глаза и какое-то время молчала, и я прислушивалась к ее дыханию в тишине, воцарившейся в машине.
– А что на этот счет думает Глен?
Я выглянула из бокового окна, не зная, что ей сказать. Ребенок сейчас был не больше горошины, но это был мой второй шанс возродить то лучшее, что во мне было. Стать личностью, которой я когда-то хотела стать, и сейчас все еще не отказалась от этих надежд.
Наконец я повернулась к ней.
– Нельзя говорить ему, что это настолько серьезно. Конечно, придется сообщить, что моя беременность связана с определенными рисками, чтобы он смог распознать симптомы, так как я сама не смогу их почувствовать, но он ни в коем случае не должен знать, что я могу умереть, понимаешь? К тому же все действительно может пройти прекрасно, и у меня вовсе не будет осложнений. Или же автономная дисрефлексия может проявиться, но я легко перенесу это безо всяких последствий для себя и ребенка. Просто я вовсе не хочу, чтобы Глен переживал из-за этого – у него и так предостаточно поводов для беспокойства.
Элеонор с силой ударила ладонями по рулю, распахнула дверь и выскочила на парковку. Она отошла от машины и направилась к полосе зеленой травы, отделяющей припаркованные машины от шоссе. Она стояла спиной ко мне, с опущенной головой, но ее сжатые кулачки говорили о том, что она отошла отнюдь не для того, чтобы вознести молитву.
Сестра стремительно повернулась и бросилась назад, к машине.
– Но почему? – закричала Элеонор. – Как ты можешь быть такой глупой?
Я оглядела площадку и увидела нескольких покупателей, возвращающихся к машинам и с любопытством посматривающих на нас. Я не была бы дочерью своей матери, если бы не сказала:
– Замолчи. На нас люди смотрят.
– Не дай бог, – пробормотала она, усаживаясь в «Вольво» и захлопывая дверь. – Не дай бог, совершенно незнакомые люди узнают, какая ты идиотка.
Она наклонилась вперед и опустила голову на деревянный руль.
– Ну почему? – снова прошептала она едва слышным голосом.
Я положила ладонь на ее руку, сжала пальцы, чувствуя под ними упругие мышцы.
– Потому что я хочу, чтобы у меня было что-то, что всецело принадлежит мне. Что-то, что расширит узкие границы моей нынешней жизни.
Она отпрянула, словно я ударила ее, и сбросила мою руку.
– Тебе, очевидно, придется много ездить по врачам в следующие девять месяцев. И как ты думаешь держать Глена в неведении? Ты же собираешься ему все рассказать, правда?
– Я еще так далеко не заглядывала. – Я отвернулась, чтобы спрятать от нее наворачивающиеся слезы. В кои веки я залезла тогда на высокое дерево сама, никем не понукаемая. Мне так хотелось почувствовать биение жизни, чистую, ничем не омраченную радость бытия. Я не готова была упасть.
– Замечательно, – уже мягче сказала сестра, застегивая ремень безопасности. – Просто замечательно. А мама об этом знает?
