Но от Элеонор не так-то легко было избавиться.
– Вижу, все картины в вашем доме вставлены в рамы отнюдь не рукой профессионала. Вы сами этим занимались или вам помогала Бернадетт?
Моя ложка замерла на полпути ко рту. Я опустила ее в тарелку, подняла голову и посмотрела прямо в глаза Элеонор.
– Когда мы с сестрой ехали сюда из Венгрии, мы взяли с собой кое-какие произведения искусства из нашего дома в Будапеште, но у нас было очень мало денег. Мы целиком и полностью зависели от нашей сестры Магды и ее мужа. Они давали нам кров и кормили нас. Я не хотела тратить лишние деньги на то, чтобы вставлять картины в достойные рамы, и выбрала более дешевое решение.
Ее взгляд был не менее вызывающим, чем мой, словно мы пытались вынудить противника первым отвести глаза. Положение спас Финн, который вошел в комнату, чтобы забрать поднос. Видимо, племянник услышал часть нашей беседы.
– Тетя Хелена, может быть, все же стоит поместить картины в новые рамы? Будет жаль, если они пострадают.
Я позволила забрать поднос с моих коленей, молясь, чтобы съеденный завтрак не оказался на простынях.
– С картинами все в порядке. И с ними ничего не надо делать.
Финн стоял на пороге с подносом в руках и разглядывал картину, изображающую Моисея.
– И все же я настаиваю, что надо хотя бы пригласить оценщика и получить представление об их художественных достоинствах и стоимости.
Я упрямо покачала головой.
– Как я уже сотню раз говорила, мне не нужны в этом доме незнакомые люди, роющиеся в моих вещах. Когда я умру, на это у вас будет предостаточно времени.
Он отвернулся, но я все ж успела заметить, как он поджал губы. Это был стародавний спор, в котором я просто не имела права проиграть.
Элеонор последовала за ним из комнаты, но тут ее внимание привлек старый граммофон, прятавшийся за дверью шкафа в углу комнаты на столике, под которым стояла одна из соломенных корзинок Бернадетт.
– Я совсем забыла об этой корзинке. Там, наверное, тоже есть ноты? Я видела пластинки, но не просматривала их, чтобы узнать, есть ли что-нибудь под ними.
Прежде чем я успела ответить, она залезла в круглую корзинку и подняла одну из пластинок.
– Они, наверное, очень старые?
– А вы разве сами не видите?
Я откинулась на подушки, наблюдая за ней с деланым безразличием. Я заметила, что девушка обладала потрясающей способностью отвлекаться от серьезных проблем в своей жизни на выполнение повседневных задач, сосредотачиваясь на тех вещах, которые она могла контролировать и направлять. Такой же была и Бернадетт, она могла как ни в чем не бывало спокойно сложить ноты и закрыть крышку рояля, словно в этот момент вокруг нее не рушился весь мир. Как будто легкие брызги воды могли спасти дом от пожара.
Элеонор принялась рыться в пластинках, остановившись на одной, у которой еще сохранилась обложка. Подняв ее, она с удивлением прочитала название:
– «Сестры Жарка»?
– А разве Финн вам ничего не говорил? Мои сестры – Бернадетт и Магда – и я были довольно известны в Венгрии и вынашивали большие планы по переезду в Америку, чтобы продолжить карьеру певиц.
Она медленно прочитала вслух то, что была напечатано под названием более мелким шрифтом:
– …исполняют «В полном одиночестве» Ирвинга Берлина.
– Запись была сделана в тысяча девятьсот тридцать седьмом году.
Элеонор снова посмотрела на пластинку, словно я говорила по-венгерски, а она пыталась перевести.
– Вы записали альбом?
– Да. И, представьте, он имел в Англии большой успех.
Она подошла к кровати, осторожно зажав пластинку между ладонями.
– Значит, вы еще и певица?
Во мне вместе с чудесными воспоминаниями поднялась и былая гордость.
– Нас сравнивали с сестрами Эндрюс, но мы были гораздо красивее.
Никогда не стала бы хвастаться этим раньше, но я уже в преклонных годах и легко могу отбросить ложную скромность, которая ушла вместе с роскошными золотыми волосами и изящными прямыми пальцами.
– Нам предложили записать ставшую потом знаменитой песенку про горниста – Boogie Woogie Bugle Boy of Company B, что означало бы немедленное заключение нового контракта на запись пластинок и переезд в Америку, но мы отказались от этого предложения. Мы прогадали, зато сестрам Эндрюс повезло. К тому же в тысяча девятьсот сороковом году Магда вышла замуж, и ее муж счел, что жена уважаемого человека не должна быть певичкой, записывающей пластинки. А потом началась война.
– Война?
Я вздохнула.
– Вторая мировая. Надеюсь, вы о ней слышали?
И тут она наконец покраснела.
– Конечно. В школе мы это проходили, но история не относилась к числу моих любимых предметов. – Она слегка наклонила голову, словно раздумывая. – Поэтому вам пришлось прервать карьеру? Ведь вашу страну захватили нацисты.
Я нахмурилась и посмотрела на нее с осуждением.
– Вам следует снова изучить учебник истории, Элеонор. Наша страна была союзником Германии, во всяком случае, в начале войны. – Я закрыла глаза в ожидании ее следующего вопроса, моля бога, чтобы он дал мне терпение. – Нет, я не разделяла взгляды нацистов, так же как и никто из моих родственников и друзей.
Я замолчала, вспоминая, как долго мы цеплялись за прежнюю жизнь в Будапеште, словно не замечая перемен вокруг нас. Словно мы ничего не знали о том, что весь остальной мир пылает в огне. Возможно, такова человеческая природа – мы пытаемся избежать несчастья, сосредотачивая внимание на повседневной жизни. Наконец, взглянув в глаза Элеонор, я сказала:
– Нам удалось бежать из Венгрии во время нацистской оккупации в тысяча девятьсот сорок четвертом году. И мы приехали сюда.
Она долго и внимательно смотрела на меня, словно догадывалась, что я что-то недоговариваю и то, что я ей поведала, всего лишь легкий ветерок перед ураганом.
– Вы когда-нибудь возвращались туда? В Венгрию?
Я почувствовала знакомое жжение в горле и поняла, что мне не следует продолжать разговор. Я просто покачала головой, не смея говорить о долгих годах разлуки, о потерянных друзьях и несбывшихся надеждах, о собственном прошлом.
Элеонор снова принялась разглядывать пластинку, которую держала в руках.
– Как вы думаете, граммофон еще работает?
Я пожала плечами.
– Я уже сто лет его не слушала, но, думаю, он еще исправен. Это ведь портативная модель, которую надо заводить.
Глаза Элеонор заблестели.
– Мне так хочется послушать хоть одну из ваших песен. Можно я сейчас поставлю пластинку?
Мое сердце бешено заколотилось. Каждую ночь, ложась спать, я молилась, чтобы никогда больше не услышать голоса сестер, боясь того, что они могли сказать мне. Я просто не вынесу, если услышу их сейчас.
