И в итоге оказывалась в дураках: он‑то уйдет в другую комнату или перевернется на другой бок и снова заснет — а ей мыкаться. Когда настигнет ее сон, сморит — а когда и нет. Вот и получалось: Данилов, не связанный жестким графиком, мог отсыпаться, сколько душе угодно. Первый прием (тут с Сименсом имелась твердая договоренность) он никогда не назначал раньше часу дня. В крайнем случае, двенадцать у него было резервным временем. А ей к девяти ноль‑ноль на службу. А в последнее время, с тех пор как Петренко сняли с начальников комиссии и на должность пришел полковник Марголин, опоздать нельзя ни на минуту. «Комиссия является, видите ли, прежде всего, воинским подразделением (как начал свое представление личному составу полковник), и потому дисциплина лежит в основании всей нашей деятельности». Вот и стали кадровики — клевреты Марголина (коих он вскоре возвысил) заниматься мелочными придирками — изучать каждодневно распечатку электронных карточек: кто из сотрудников во сколько прибыл на рабочее место, во сколько убыл.
Марголин был человеком противным. Служил он в комиссии всю жизнь, звезд с неба не хватал. Дорос до начальника исследовательского отдела, ковырялся во второстепенных делах, кропал отчетики. Люто всегда завидовал Петренко, который сделал впечатляющую карьеру. И вдруг — возвысился. Судьба вознесла его на самый верх, на генеральскую должность. А выскочка Петренко рухнул на его место.
Разумеется, Варя от своего всегдашнего покровителя Петренко не отказалась. Наоборот, всячески продолжала демонстрировать ему свое благорасположение. Они с Даниловым даже пригласили Сергея Александровича с супругой Оленькой в гости к себе на Новослободскую. Когда все подвыпили, вышли вдвоем на балкон. Петренко не курил, но иногда, по пьяной лавочке (как он сам выражался), позволял себе сделать пару затяжек.
Варвара давно знала — да полковник сам ее учил, — что он обычно дает всем встречным короткие, емкие тайные прозвища. Так было легче потом вспоминать и характеризовать свидетелей и подозреваемых. Кононова этой методой тоже пользовалась. И тогда на балконе, пользуясь тем, что бывший шеф находится в расслабленном состоянии, спросила:
— А сослуживцам вы тоже, Сергей Александрович, клички даете?
— Еще как!
— И как же вы, к примеру, зовете Марголина?
— Козел Винторогий.
Варя расхохоталась, а потом сообразила: как точно! Марголин — высокомерный, надменный, с брюзгливо оттопыренной нижней губой, — прекрасно этому прозвищу подходил.
— Только ты, Варвара, тсс, никому.
— Договорились. Только если скажете, как вы зовете меня.
Петренко выпалил не задумываясь (поистине, спиртное развязывает языки настолько, что потом пожалеть можно):
— Девушка с Веслом. А еще — Гренадер‑Девица.
Варя рассмеялась, но, честно говоря, расстроилась. Да, она большая, высокая, статная — сто семьдесят восемь сантиметров, шутка ли! Но неужели в ней нет иных изюминок, что ее Гренадером следует величать?
Петренко (кстати, ниже Кононовой на полголовы) почувствовал ее настроение, погладил по плечу:
— Но я эти имена с ходу, при самом первом знакомстве придумываю. По начальному, чисто зрительному впечатлению. Теперь ты для меня Варвара‑Краса, Варвара‑Умница.
— Ладно, не подлизывайтесь. А как вы моего Данилова прозвали?
— Румяный Умник. Но это тоже с самого первого знакомства, когда мы его только разрабатывать начали
[1].
Румяный Умник, Румяный Умник… — ночные Варины раздумья перекинулись с бывшего командира на возлюбленного, с которым они почти полгода как делят кров и пищу.
«Может, — в который раз спросила себя она, — то, что она согласилась‑таки на настойчивые просьбы Алеши жить вместе, было ошибкой? Еще одной грандиозной ошибкой ее жизни? Все у нее в жизни не так, — ворочаясь, досадливо, в приступе самобичевания подумала Кононова, — все не как у людей! Мало того что угодило влюбиться в свой собственный объект — признанного экстрасенса, мощнейшего биоэнергооператора. Вдобавок пошла у него на поводу!»
Взялись они, видите ли, вместе спасать мир
[2]. И потому она нарушила все возможные приказы и должностные инструкции. Результатом, после разбора полетов, стало почти невиданное в истории комиссии: Кононову понизили в звании — была майором, стала капитаном. Понизили и в должности: слетела до обычного оперативника, как начинала свою службу. Был бы жив отец‑генерал — стыда бы перед ним не обралась. И то — начальники над нею сжалились: ведь собирались и грозились вовсе разжаловать и выгнать из рядов с позором.
Спасибо, Петренко бросился, как всегда, на ее защиту. Отстоял. Однако и сам тоже благодаря ее поведению пострадал. Он, правда, звезд на погонах не лишился, хотя грозили, но в должности его понизили на две ступени. Был начальником комиссии — превратился в начальника отдела. Причем отдела второстепенного, как считалось у них — не оперативного, а исследовательского. То есть командиром ее быть перестал. А Варя, получилось, лишилась его покровительства.
И лишь Данилову хоть бы хны! Он, как человек гражданский, совершенно ничего не претерпел. Хотя, может быть, как раз претерпел? Может, сны, которые его каждую ночь одолевают, неспроста? И злилась Варя на него ужасно, и жалко ей его было. (Противно тикал на тумбочке будильник, как бы зловредно напоминая: все равно никакого сна у тебя не получится, скоро тебе вставать. Варя повернулась на другой бок и защитилась от настырного: положила на ухо подушку.) Ах, Алешенька, Алешенька, как же он так ее присушил? Ведь если бы ее вдруг начистоту спросили: променяешь Алешку на самую что ни на есть блистательную карьеру? — она бы, положа руку на сердце, сказала: нет. Прикипела она к нему. Приварилась. Ни за что теперь от него добровольно не отлепится.
И вот, поди ж ты! Не такой он писаный красавец — носик уточкой. Особо выдающимся ростом или богатырским сложением не отличается. Какими‑то экстремальными деловыми качествами тоже не блещет. Умом исключительно острым не отличается. И образован, честно говоря, так себе. Подумаешь, какой‑то журфак — сплошная говорильня! Может, если б не хватка его постоянного импресарио Сименса, вовсе разорился бы благодаря своей исключительной чуткости и бескорыстию. НО. Это все были не недостатки, а отсутствие совершенств. И Алеша, пусть далеко не идеал и совсем не принц на белом коне, — он Варю понимал, чувствовал, любил. Он никогда на нее не злился, не орал, не повышал голос. И было ей с ним всегда — даже в самые тяжелые, пиковые моменты — уютно и удобно, как у Христа за пазухой. Да, вот именно, хорошее выражение: как у Христа за пазухой.
Может, все дело, как это раньше называлось, в его природном магнетизме? Даром ли Данилов столь признанный экстрасенс? Варя не раз замечала: вот они вместе с ним входят в какое‑то людное место. В кафе, например. Или, допустим, на каток. Или хотя бы в сберкассу. И атмосфера с появлением Алешеньки как бы сгущается. Многие — особенно, блин, бабы, тетки эти противные, в возрасте от пятнадцати и до семидесяти — начинают обращать на него внимание. Подбираются. Поблескивают глазами. Оборачиваются. А он как будто ничего не замечает — по‑прежнему ведет себя как безупречный Варин рыцарь. Никаких никогда поползновений налево, флирта или кокетства! Как будто никто для него не существует — а от этого он для хищниц этих, которые за каждым углом таятся, становится только еще притягательнее.
