Беда в том, что и второй брак, с моим папаней, маме моей Ларисе радости особой не доставил. Отец мой (жаль, ты его, Варя, по жизни не узнала и не застала) — настоящий лидер, харизматическая личность. Для него семейные ценности определенную роль, конечно, играли, но явно находились на втором плане. Вечно папаня чем‑то руководил, какие‑то у него на работе прорывы были, что‑то он выдумывал, чем‑то горел — то хозрасчет, то совместное с немцами предприятие (уже в перестройку), то кооператив. А где руководящая работа — там и выпивка, и сабантуи, и женщины левые.
О том, что мама моя попала от мужа‑пьянчуги к супругу‑гуляке, как из огня да в полымя, я тебе, кажется, рассказывал. Как знаешь ты и о сестре моей единокровной, и о том, как мамочка моя погибла в девяностом, в расстроенных чувствах, при не выясненных до конца обстоятельствах — то ли упала с морского обрыва, то ли сама спрыгнула, то ли кто‑то ее подтолкнул
[21]. Отец остался один и очень по ней страдал. И себя корил за то, что не сберег — в конце концов, не было бы его романов на стороне, и мамочка осталась бы жива.
Короче говоря, оба они, и мама, и отец, — люди хорошие, умные, яркие, но я считаю, их встреча и любовь стали ошибкой. По отдельности им было бы, в итоге, намного лучше. И я, если бы мог, их бы по жизни развел. И отправил подальше мамочку от отца. И запретил бы им встречаться.
И то, что мне теперь приходится проживать жизнь в шкуре моего родного бати, делает эту посылку — растащить моих родителей друг от друга подальше — куда как возможной. Вернее — единственно возможной. Не буду же я, в самом деле, теперь крутить амуры со своей родной матерью!
Но если они никогда не окажутся вместе, значит, не рожусь я, Алексей Данилов? Возможно. А возможно, и нет. Кто его знает теперь? Эти парадоксы времени, когда, с одной стороны, вроде бы ментально я — это я, Данилов Алексей Сергеевич, а физически и по документам я — Сергей Владиленович Данилов, сорокового года рождения…
Короче говоря, если возможно, я решил всячески отвратить мою будущую мать от моего будущего отца — сиречь от себя самого.
Довольно удобный случай представился недавно, когда моя мама предстала передо мной в институте во всей своей юной красе.
Случилось это на комсомольском собрании. Отмечали грядущий день рождения комсомола и трудовую вахту в честь сорокалетия Великой Октябрьской социалистической революции. Пока это был как бы «малый сабантуй». Весь факультет, а это человек двести, согнали после лекций в актовый зал. Дальше, ближе к юбилею, планировался сабантуй большой — совместная партийно‑комсомольская конференция института в институтском ДК, но туда, слава богу, отправляли не всех, а специально отобранных делегатов‑активистов. А на факультетском собрании первым слово дали декану — седовласому фронтовику, инвалиду, с пустым рукавом пиджака и орденскими колодками. Его, насколько я понял, здесь уважали и побаивались.
К фронтовикам здесь относятся с почтением, но ниц не падают — хотя бы потому, что почти все мужчины в возрасте за тридцать — фронтовики. Война отстоит от 1957 года совсем близко — ближе по времени, чем для нас теракт в Беслане, покушение на Чубайса или арест Ходорковского. Даже совсем молоденькие, мои друзья Валя с Валеркой, многое об ужасах войны помнят. В Москве почти нет фронтовых руин — следы нацистских бомбежек в столице залатали. А вот в городах, даже областных, по которым фронт прокатился, до сих пор (как говорят) полно руин. А взрослый мужчина, который вдруг не был на фронте, вызывает подозрение — чего это, мол, в тылу отсиживался?
Вдобавок практически всеми владеет тут не высказываемое (тем более по пустякам) мощное солидарное чувство: мы, советский народ, — победители! Мы вышвырнули фашистов со своей земли, с боем прошли всю Европу, дошли до Берлина — эта гордость за себя и страну подсознательно присутствует тут в каждом советском человеке.
Но я отвлекся.
Значит, после вступительного слова декана дальше на том собрании все шло как по накатанной: сказал секретарь партбюро факультета, потом секретарь комсомольской организации, затем председатель профбюро. Все говорили о Ленине, революции, завоеваниях социализма. Сталин, которого бесконечно славословили при жизни, физически умер без малого пять лет назад. Еще лежал он в мавзолее, еще всюду стояли его статуи (в том числе у нас, во дворе института), а из речей начальников он исчез совершенно — как пропали его портреты из их кабинетов, как будто и не существовало такого деятеля в природе.
Довольно затертые словеса в честь революции текли своим чередом, публика начала скучать, перешептываться, возиться. Как вдруг: «Слово для приветствия предоставляется студентке первого курса Ларисе Жаворонковой!» На трибуну, очевидно волнуясь, вышла стройная, худенькая, совсем молоденькая девушка. Ее имя и внешность показались мне смутно знакомы. Она начала говорить — и лишь тогда, по тембру голоса, я наконец понял безошибочно: да ведь это моя мать!
Говорила она без бумажки, взбудораженная, с красными пятнами на щеках — но с явным чувством:
— Вспомним, чем была наша Родина, Россия, еще сорок лет назад. Отсталый угол, задворки Европы! Ни образования, ни культуры, ни промышленности! Крестьяне надрывали спину на земле, которая им не принадлежала, сеяли из лукошка и пахали сохой — вот и вся механизация. И только большевики, ведомые великим Лениным, совершив Великую Революцию, вырвали нашу страну из пучины векового рабства и направили на столбовую дорогу социального развития!
Она говорила — и зал попритих, стал внимать ее чувству. И я видел, что она верит в то, о чем вещает. Ну, или почти верит. Возможно, тени сомнений в ее душу уже закрадывались, но в целом речь отражала ясную картину мира в ее голове: отсталое прошлое, боевое настоящее, великое будущее. Вперед, к вершинам коммунизма шагает СССР, вокруг — братские социалистические страны, им противостоят силы империализма и реакции, народы которых ведут мучительную борьбу за освобождение и независимость. А девушка вдохновенно вещала:
— Мы победили в самой жестокой войне, развязанной гитлеровским фашизмом! Спасли Европу от ужасов нацизма! Восстановили страну! Под руководством партии, которая вела и ведет нас к лучшей жизни, именно мы, советские люди, построили первую в мире атомную электростанцию! Первый в мире пассажирский реактивный самолет «Ту‑104»! Первый в мире атомный ледокол! Наконец, мы запустили первый в мире искусственный спутник Земли, товарищи!
Зажигательная речь Ларисы выгодно отличалась от мерного бубнения закоренелых бюрократов из парткома и профкома и потому в итоге была оценена шумными аплодисментами. Даже комсомольский секретарь, когда девушка сходила с трибуны, метнул в ее сторону ревнивый и досадливый взгляд — чего, мол, выперлась со своей страстью, со своим девичьим задором!
Что ж! Если я хочу достичь своего с Ларисой, мне придется потрудиться.
19 октября 1957 года
