— Как тебе спектакль? — банально спросил я, когда мы вышли на воздух и двинулись в сторону Петровки.
— Пьеса Розова показалась мне интересной по содержанию, хотя немного инфантильной, — отрапортовала она, и я понял, что девушка весь спектакль репетировала, отбрасывала и снова подбирала слова для своего выступления в советской и партийной печати. — Особенно запомнился молодой герой, в роли которого выступил юный актер, студент театрального училища, ммм…
— Олег Табаков, — подсказал я.
— Да, товарищ Табаков. Сцена, когда он отцовской шашкой рубит секретер, который притащила в их дом его невестка, накопительница и мещанка (в ее роли Лилия Толмачева), становится яростным протестом молодых актеров и молодого театра против мещанства.
— Здорово сказано, — откликнулся я довольно вяло.
— А что, неправильно?
— Да нет, все очень хорошо. Может, тебе самой лучше эту статью написать? Давай дерзай! Я ее, конечно, устрою в многотиражку.
— Да нет, что ты. Выступать в устном жанре я хорошо умею. А как надо что‑то на бумаге изобразить — все мысли куда‑то разбегаются.
Мы вышли на Петровку и двинулись в сторону Садового кольца. Народу на улицах было мало — время позднее. Машин — еще меньше. Где‑то раздавались звуки гармошки. Я уже знал, что гулять по здешней Москве ночью в принципе безопасно.
— Да, самое яркое в спектакле, — поддержал разговор я, — это момент, когда юный Олег Табаков шашкой невесткин сервант рубил. Ох, этот парнишка! Талантище‑то какой! Знаешь, однажды он МХАТ возглавит.
— Подожди, — засмеялась Лариса, — ты ведь другому, Ефремову предсказывал, что он главным режиссером МХАТа станет!
— Ну да, сначала будет именно Ефремов, а потом Табаков
[22].
— Какой же ты выдумщик, — произнесла она с уважением и симпатией.
Ни восхищение, ни симпатия с ее стороны по отношению ко мне не входили в мои планы. И тогда я спросил:
— А как ты думаешь, почему герой Табакова эту мебель шашкой рубал?
— Протестовал против мещанства и вещизма. Символ такой. Хотя, конечно, советское искусство не поддерживает символизм…
— Да, символ. А если разобраться — почему он все‑таки рубит?
— Она его рыбок в окно выбросила.
— А еще почему?
— Мебель эта всю квартиру захламила, а Леночка тащит и тащит.
— Во‑от. Правильно. А почему она тащит?
— Потому что мещанка и накопительница.
— Нет.
— Нет? А почему, ты думаешь?
— Да потому что нормальную мебель в СССР невозможно пойти и купить, когда захочешь. Надо доставать и брать, какую дают. А если бы можно было пойти в магазин и купить, какую нравится, никакой коллизии в пьесе не было бы.
Лариса задумалась. Мы вышли на Садовое кольцо и двинулись в сторону Красных ворот — то есть, по‑здешнему, Лермонтовской. В стакане на возвышении, в синей шинели с красными петлицами, надзирал за движением орудовец. («Орудовец» — так называют здешних «гаишников»‑«дэпэсников», от названия ОРУД — отдел по регулированию уличного движения.)
Кстати, оно, движение, здесь совсем ничтожное. Но притом довольно шумное, потому что многие водители сигналят при первой возможности и без оной. Как в современном Каире, к примеру. И еще: нет ощущения более чистого воздуха, чем у нас, ни о каком содержании СО‑СН никто здесь не заботится, а ездят на бензине крайне низкого качества, с октановым числом шестьдесят шесть, что ли.
Впрочем, в тот момент, поздним вечером, машин было совсем мало. Иногда проносились синие лобастые троллейбусы, воспетые Окуджавой. Мне подумалось, что и он, сам поэт, может, где‑то сейчас как раз сидит и пишет про «синий троллейбус»
[23]. И еще, что в принципе я могу его отыскать и даже с ним подружиться.
Да, физически он намного старше здешнего меня — воевал, но зато ментально я его ровесник, слегка за тридцать. И где‑то совсем неподалеку от того места, где мы идем, живет на Большом Каретном девятнадцатилетний студент Вовка Высоцкий. И вот с ним я точно могу сойтись — одного возраста. Ну, сойдусь, подумалось, и что? Скажу: Володька, пожалуйста, не пей? И к наркотикам не тянись — погибнешь? Послушает он меня? Эх, мне бы тут со своими проблемами разобраться, прежде чем в чужие лезть!
Лариса молчала, переваривала мои слова о нехватке мебели в СССР. Потом сказала:
— Где‑нибудь в Америке, наверное, можно сервант без проблем купить. Но счастья там от этого нет.
— Ничего, скоро и у нас в стране так будет.
— Что, можно будет мебель в любой момент купить?
— Нет, вообще все, как в Америке, станет. И даже хуже.
— А ты что‑то, — засмеялась она, — поразительно много знаешь о том, как будет.
— Правильно. Потому что я — человек из будущего.
— Да? — поддержала она мою (как ей казалось) игру. — И из какого же ты года?
— Из две тысячи семнадцатого.
— О, столетие революции! Ну и как там? Слетали на Юпитер? Или хотя бы на Марс?
— Боюсь тебя огорчить, но на оба вопроса ответ один, отрицательный.
— Тогда что у вас там есть хорошего, в будущем?
— Например, у каждого человека есть личный, свой телефон.
— В квартире? Ну, это пошло.
— Нет, личный. Все его носят с собой.
Она расхохоталась.
— Воображаю себе!
— Ты думаешь, мы с собой аппараты носим, а за каждым провод волочится? Нет, наши телефончики беспроводные. И маленькие. Величиной они с пачку сигарет и даже меньше. Мужчины таскают их в карманах, а девушки в сумочках. И ты в любой момент можешь взять и позвонить кому угодно. Хоть подружке в общежитие, хоть маме в Выборг.
— Толково! — одобрила она и подозрительно прищурилась: — А откуда ты знаешь, что я из Выборга?
— Я же говорю, что я из будущего.
— Ну а еще что там у вас, в будущем, имеется?
— Еще с помощью этого телефона можно отправлять эсэмэски, это такие короткие письма, и они в мгновение ока оказываются у адресата — хоть в Австралии, хоть на Огненной Земле.
— Мировая вещь! Ловко придумано. Обычная почта, наверно, совсем загибается?
