Несмотря на то что по случаю праздника новобрачному дозволялось, как водится, расслабиться, да и перебрать, я видел, что он, несмотря на постоянные шутки, тосты, подначки, держит под контролем все поле действия. И меня в том числе — тоже. Разумеется, он ни разу не поверил в то, что когда‑то мы с ним учились (а он, дескать, забыл). Пригласил он меня исключительно из вежливости и чтобы не портить праздничную картину. Поэтому наше выяснение отношений, я чувствовал, еще предстояло.
Того‑то мне и надо было. Потому я не пил, слегка прихлебывал сладкое вино, и, хоть ухаживал за посаженной рядом со мной девицей, но тоже неотступно, чтобы не оказаться застигнутым врасплох, следил за своим визави на противоположном конце стола. После брачующихся и родителей выпили за чистое небо и за то, чтобы количество взлетов равнялось количеству посадок. Выпили за Октябрьскую революцию и ее сорокалетнюю годовщину. Выпили даже за героическую собаку Лайку, что прокладывает сейчас путь будущим покорителям космоса. Главный герой все‑таки немного расслабился, но продолжал держать все действо (и меня) под контролем. Поглаживая сидящую рядом молодую жену по плечу, он громогласно спросил:
— Отгадайте загадку. Может ли сестра стать женой?
Все сразу как‑то напряглись и засмущались. Инцестуальная тема явно находилась не в русле советского табл‑тока, обычно весьма пуританского. Свежеиспеченная теща даже зарделась и воскликнула: «Да что ты, Юра, такое говоришь!»
Но жених гнул свое:
— Тогда вопрос второй: может ли жена стать сестрой?
Тут уж завозмущались разом все: «Да что за хохма такая странная!.. Да как такое возможно?!»
— А я вам говорю: может! Больше того скажу: в нашей семье так оно и будет!
— Чушь! — воскликнул кто‑то. — Что за бред?!
— Потому что моя дорогая Валюта, которая с сегодняшнего дня является моею законной женой, поступила в медицинское училище и скоро станет СЕСТРОЙ! Да‑да, медицинской сестрой! — под всеобщий смех пояснил новоиспеченный муж.
А спустя минуту все стали выбираться из‑за стола, и жених, протискиваясь мимо, похлопал меня сзади по плечу:
— Пойдем, Лех, с тобой покурим.
Мы вышли на деревянную лестницу, на площадку второго этажа — Юра в компании своих друзей, трех свежеиспеченных лейтенантов. Все бравые, в парадной форме — но уже со слегка расслабленными галстуками (и лицами).
— Ну, как там наши Люберцы? — обратился он ко мне.
— Да я там не бываю почти, в Москву перебрался.
— А мастера Савельича помнишь?
Я почему‑то понял, что это была покупка, она же проверка, поэтому, морща лоб, протянул: «Да не припоминаю что‑то».
— А русичку, Евгению Михайловну?
— А вот она хороша была! — воскликнул я, и, кажется, невпопад. Поэтому, чтобы не усугублять, сказал: — Слушай, Юра. Я к тебе приехал во многом потому, что у меня разговор к тебе есть. Но только он строго конфиденциальный, тет‑а‑тет.
И он моментально (вот ведь реакция у человека) сказал своим спутникам‑лейтенантам: «Давайте, ребята, развлеките пока гостей без меня».
Они вышли и оставили меня на деревянной лестнице наедине с ним — таким худеньким, маленьким, юным и никому еще не известным.
— Юра, — сказал я, — я знаю, что ты фантастику любишь читать, недавно, вон, «Туманность Андромеды» прочел…
— Ну, это не новость, — засмеялся он, — ее все читают.
Да, «Туманность Андромеды» была здесь хитом. Стругацких печатать пока не начинали
[32].
Я продолжил:
— Ты ведь наверняка и Уэллса читал, «Машину времени».
— Конечно.
— Так вот, хочу тебе сказать: я — человек из будущего.
— Ха‑ха, — засмеялся он. — Ловко придумано. Из далекого, коммунистического?
— Ты не смейся. Потому что я знаю, например, такие вещи, которые ты никому никогда не рассказывал, в анкетах — ни в училище, ни в аэроклубе, ни в ФЗУ в Люберцах — не писал, и которые никто, кроме твоей родной семьи в Гжатске, не знает.
Его лицо не на шутку напряглось. Шея покраснела.
— А именно, — продолжил я, — что брат твой и сестра были угнаны в Германию. Ты всегда считал, что это может повредить твоей карьере, поэтому никогда не упоминал об этом в официальных бумагах.
Лицо его не на шутку покраснело.
— Ты… Вы… Вы из КГБ, что ли?.. Зачем вы сейчас, здесь?.. На свадьбе?!
Он выглядел ужасно расстроенным.
— Нет. Ни из какого я не из КГБ. Я же говорю тебе: я из будущего. Поэтому обо всем этом и знаю.
Он грустно и тяжело усмехнулся.
— Ну да, а в будущем все подряд станут знать детали моей биографии.
— Будут. Будут знать. Причем очень многие детали. Практически все. Потому что станешь ты чрезвычайно известным человеком. Всемирно известным. Да в двадцатом веке не будет человека популярней тебя!
— Хватит трепаться, — сказал он мрачно.
— Нет, я нисколько не треплюсь и не вру. А все случится следующим образом. Тебя ведь в Мурманскую область сейчас направили, так ведь? В истребительный полк? Так?
Он нахмурился и ничего не ответил — не мог лейтенант Советской армии обсуждать с каждым встречным‑поперечным сведения, составляющие предмет военной тайны. Но откуда каждый встречный‑поперечный мог об этом знать? Нет (видимо, заключал про себя мой собеседник), он, то есть я, явно из КГБ. Или вообще шпион?
А я гнул свое:
— Ты будешь успешно летать, вступишь в партию, молодая жена родит тебе девочку, переедет к тебе в Мурманскую область, в гарнизон. А однажды — это будет через два года, в пятьдесят девятом, — к вам в часть приедут два военных медика из Москвы. И они станут предлагать стать испытателем новой техники. Совершенно новой. И что ты им ответишь?
— Конечно, да.
— Вот именно. И вы с семьей переедете в Москву. И ты в компании таких же молодых летчиков станешь готовиться к полету на спутнике. И из всех двадцати кандидатов для первого полета выберут именно тебя. И ты полетишь за пределы атмосферы, совершишь один виток и вернешься. И на тебя обрушится всемирная, вселенская слава. Будешь стоять на Красной площади, на мавзолее рядом с Хрущевым и принимать демонстрацию трудящихся. А вся Москва, весь Союз — да и весь мир — будут ликовать. Подумать только: первый человек в космосе!
Его лицо разгладилось. Возможно, это было то, о чем он мечтал и что предчувствовал — только очень трудно было представить здесь, на лестничной площадке, в коммуналке города Чкалова, трибуну мавзолея.
