Обедал Данилов обычно на работе — в столовой ЦК партии на Старой площади уже сейчас царил полный коммунизм. Прекрасное меню, копеечные цены. На ужин брал продукты в кулинарии — иногда в той же столовой, иногда в новом заведении на улице Горького, дом двадцать три. Порой, если хотелось чего‑то экзотического, заезжал в ресторан «Пекин» — навынос там давали блюда с десятипроцентной скидкой. Больше нигде не бывал, никуда не ходил. Где бы ни появлялся, обязательно находились люди, которые его узнавали (откуда?), подсаживались за столик, начинали о чем‑то просить: за невинно репрессированного, или ознакомиться с гениальным научным открытием, или пробить в печать выдающуюся поэму.
И, конечно, он скучал по Варе. Ругал себя дебилом и придурком, что покинул ее. И, кажется, начинал понимать, что ничто — никакое счастье ни какой угодно массы людей, ни даже всей своей Родины — несравнимо и несопоставимо с простым человеческим счастьем быть вместе: говорить, смотреть в глаза, дотрагиваться, смеяться.
В таком настроении — скорее минорном, чем радостном, — он однажды засиделся на работе до полного закрытия буфета на службе и потому заехал в «Пекин» купить себе на ужин мяса, что ли, в кисло‑сладком соусе. Бросил «Москвич» у входа в ресторан — что за наслаждение, право, не искать себе места для парковки и не заботиться об оплате!
Памятник Маяковскому тут пока не поставили, хотя примерили уже картонный макет, где ему возвышаться
[35]. Никакого тоннеля под площадью тоже, разумеется, не было.
«Пожалуйте, Сергей Владиленович». — Швейцар распахнул перед ним дверь. Бог знает, с чего служитель вдруг стал признавать его — равно как привечали метрдотель и официанты. Никогда ведь не представлялся, «корочки» свои не доставал. Вот и сейчас попросил мэтра приготовить ему пищу навынос. Сам сел, не раздеваясь, за один из служебных столиков, только кепи с затылка снял.
Вдруг ему навстречу направилась девушка — молоденькая, немного полненькая, с косичками. Одетая, как и большинство советских людей, в нечто скромное, топорщащееся, коричневое. Краснея щеками и шеей, вдруг проговорила:
— Здравствуйте, Алексей Сергеевич.
Он вздрогнул и машинально поправил:
— Я Сергей Владиленович.
— Нет, ты Алексей, — настойчиво сказала она. И добавила: — Помнишь, как в тот вечер ты пригласил меня после работы к себе, в свою однушку на Рижском проезде? Как приготовил макароны по‑флотски и настойчиво называл их «спагетти болоньезе»? Как угощал меня «кьянти», а потом мы пили чай с фруктами? И тогда ты в очередной раз пригласил меня пожить вместе? И мы договорились, что поселимся пока у меня на Новослободской и ты переедешь ко мне в ближайшие выходные? И было это в июле две тысячи шестнадцатого года?
Данилов так и ахнул:
— Варя?!! Варя, ты?
Девушка — совсем незнакомая ему, но чем‑то похожая на Варю — только застенчиво улыбалась. Она была очень молоденькая, лет семнадцати.
— Как?! Варя?! Как?! Как ты нашла меня?!
— Я получила твой дневник. И… И у меня в сейфе дома оставалась еще одна доза.
— Боже! Боже мой! Поедем! Поедем ко мне! Мне столько тебе надо обо всем рассказать!
— Не так быстро. Мне надо будет заново привыкать к тебе.
— Сергей Владиленович, ваш заказ. Две порции мяса в кисло‑сладком соусе, бутылка китайского пива. С вас семнадцать пятьдесят.
— Возьмите, сдачи не надо. Пойдем. Как мне называть тебя?
— Как прежде, Варей.
Когда он открыл перед ней дверцу и усадил в «Москвич», сказал:
— Тебе надо будет ко многому привыкать. Например, сиденья здесь далеко не такие удобные, как в наших машинах. Зато ты можешь не пристегиваться — да и ремней безопасности, признаться, здесь пока еще нет. А как там у вас? Мне главное интересно: сработало ли мое внушение по отношению к Семену Кордубцеву? Как там Елисей Кордубцев?
— А кто это?
— Ты правда не знаешь?
— Могу только догадываться, что был такой — по твоим заметкам. Но мы такого не знаем.
— Может, он под каким‑то другим именем действует? Он способен на различные мерзкие чудеса — например, убивать людей усилием мысли. И еще он служит абсолютному злу.
— Нет. Никого подобного у нас, слава богу, нет. Знаешь, как писал один наш известный поэт, «Какое время на дворе — таков мессия»
[36]. Время, наверное, переменилось. Поэтому и антимессии‑антихриста не стало.
— Так. Неплохо. А скажи, кто у вас там, в две тысячи семнадцатом году, президент?
— У нас нет президента.
— А кто есть?
— Председатель Верховного Совета Советской Российской Республики.
— Российской Республики?! Откуда она взялась? Кто в нее входит?
— Ох, это длинный рассказ. Ну, если коротко: на втором этапе советского возрождения, в тысяча девятьсот семьдесят пятом году, Советский Союз объявили распущенным. Те союзные республики, кто захотел, могли заново присоединиться к России — на правах областей или округов. Кто не хотел — могли отделиться и стать независимыми.
— И кто отделился?
— Только страны Балтии. Эстония, Латвия, Литва. Все остальные заново добровольно присоединились к России. Появился в составе страны Украинский округ, например, Грузинская область, Армянская. Поэтому распад страны по национальному признаку стал невозможен.
— И никаких национальных разборок у вас там нет?
— Никаких. Если только на бытовом уровне.
— А какой у вас там строй?
— Строй? У нас там давно не говорят так.
— А что говорят?
— Говорят: советский особый путь.
— Особый путь? И какие у вас там, в Советской Российской Республике, сейчас особые проблемы? О чем люди меж собой на кухнях говорят? Может быть, о коррупции?
— Коррупция? Да, конечно. Недавно вот в «Правде» писали о мэре города Королева, который за казенный счет построил себе особняк сто двадцать квадратных метров, с личной баней.
— Да, сто двадцать квадратных метров — это сильно. Может, коррупцию у вас там просто замалчивают? У вас цензура существует?
— Нет. Цензуру отменили еще на первом этапе советского возрождения, в шестьдесят втором году.
— А как с продуктами питания? Карточки? Очереди?
— Нет‑нет, никаких проблем.
— И забежать накоротке кофе выпить не проблема?
— Кофеен сколько угодно. И государственных, и кооперативных, и частных.
— Тогда о чем люди больше всего говорят? Ругаются, спорят?
