– Я написала множество писем нашему отцу. Ни на одно он не ответил.
Юлии возразил насмешливо:
– Он тоскует по Кларе…
И сейчас же, испугавшись эффекта своих слов:
– Отец ненавидит переписку. Почему вы просто не поедете к нему?…
– Я… Что вы…
Она притворилась оскорбленной. Юлий сознался, что знает о ее первом приезде в имение. Ему сказали и на станции, и в экономии, конечно… Но он не винит Алину… Что же тут особенного?… Она любит его отца. Он нежно клялся ей в преданности:
– Поедем вместе… отец будет рад.
Он приставал с этим предложением целый вечер, не давая Алине слушать музыку и сильно интригуя Христину, сидевшую в другом ряду. Алина затосковала. Они вышли.
– Как жарко, – бормотала Алина.
И через минуту:
– Дайте мне накидку, мне холодно.
Они ели мороженое возле мраморного столика в павильоне. Юлий жаловался. Он несчастен, он несчастен… Христина груба с ним…
Потом неожиданно:
– Мой отец будет мучить вас, Алина, так же, как и Клару. Когда вы наскучите ему…
– Молчите… молчите…
И снова в ту ночь она не сомкнула глаз.
Алина продолжала веселиться весь август. Она добросовестно хотела забыть Генриха Шемиота. Она беспрерывно наряжалась, сервировала дорогие ужины, украшала столы цветами. В день своего рождения – пятнадцатого сентября – она раздала прислуге ценные подарки, убрала сад фонариками, а дом белыми розами, и все для того, чтобы на другой день бродить с мрачным видом нищенки.
Однажды Витольд повез ее в оперетку. Оттуда они вернулись около полуночи. Алина умирала от усталости, однако упросила его зайти к ней.
– Как, сейчас?… Разве не поздно?…
– Нет, не поздно…
– А что сказал бы ваш старик? – легкомысленно спросил Витольд.
Старик… Алине показалось, будто Витольд ударил ее но лицу. Настроение ее сразу упало. Войцехова открыла дверь. Она сейчас же демонстративно ушла, считая барышню погибшей.
Алина провела Витольда в маленькую, круглую гостиную – розовато-желтую, жеманную и легкомысленную, где было четыре зеркала, как в фонаре. Дорогой фарфор прятался в пузатые шкапчики стиля Людовика XV, и улыбающиеся маркизы на картинах ласкали своих левреток длинными выхоленными пальцами. На розовом ковре пастушка слушала свирель Пана.
Алина достала ликер, бисквиты. Она выставила свою ножку и тешилась ролью соблазнительницы. Витольд колебался. Он не знал, как вести себя. Впрочем, завтра он пришлет сюда Христину. Если Алина откажет ему, он может с чистою совестью вернуться к Мисси Потоцкой. Он плывет по течению. Но нужно ли противиться своей судьбе?
В ту же минуту Алина думала с горечью: «О, Генрих, Генрих, вы толкаете меня на падение. Какие еще новые унижения готовите вы мне?»
Наконец Витольд ушел.
Алина осталась в гостиной. Что она делает? Глупость за глупостью. Флиртует с Витольдом, флиртует с Юлием, бегает по ресторанам, как девка. Вины ее неисчислимы.
Беспорядочно проведенный вечер, выпитый ликер, духота гостиной, раскаленной еще до сих пор от дневного солнца, неудовлетворенная любовь, неудовлетворенные желания привели ее в сомнамбулическое состояние. Она не хотела двигаться. Ей казалось, что пройти в спальню страшно далеко, целое путешествие это – пройти в спальню. И она продолжала полулежа думать о своих винах перед Шемиотом. Почему она должна огорчать того, кого она любит больше всего на свете? Почему она такая ничтожная и дурная?
Они заснула вся в слезах, не потушив электричества, поджав ноги, в самой неудобной позе на диванчике стиля Людовика XV. Но и во сне тоска, раскаяние, жажда наказания продолжали мучить ее.
Она видела себя девчонкой, послушно стоящей в комнате миссис Уиттон, где вся мебель, портьеры, обои и даже ассирийские визы пылали желтыми оттенками.
Миссис Уиттон, облокотившись на рояль, говорит вежливо, не повышая голоса, чуть-чуть улыбаясь:
– Вы дерзки и рассеяны, Алина… вы горды и любопытны, вы лгунья и лакомка. Ваши локоны спутаны, ваше платье смято. Я не потерплю, чтобы вы смотрели на меня так угрюмо… А, вы плачете?… Вы раскаиваетесь?… Вы обещаете слушаться?… Теперь это не поможет. Прилягте на кушетку, однако…
И стыд, и покорность, и боль, и блаженство наказания, и радость прощения.
Алина проснулась.
Она поднялась смущенная, будто вырванная из объятий любовника, потушила электричество и пошла в спальню. На мраморных часиках стиля ампир стрелка стояла без пяти минут четыре.
Христина застала Алину еще в постели.
– Вот и отлично. У меня к тебе дело.
– Дело?… В такую рань?…
– Да.
– Говори, но я не открою глаз.
Очень недовольная, Алина укуталась в одеяло.
– Глаза закрой, пожалуй… мне нужны твои уши… Мой брат, инженер и дворянин Витольд Оскерко, делает тебе предложение…
– Святая Мария…
От изумления Алина села, и ее сон прошел мгновенно. Христина отвела взгляд от ее обнажившейся крепкой груди, от пышных плеч, на которые сквозь голубые занавески кровати лились голубые оттенки. Внутри белоснежная глыба одеяла, подушек, кружев создала впечатление гнезда, выложенного пухом.
– Надеюсь, ты не откажешь Витольду после вчерашнего?
– Но что же было вчера?
– Как, ты ночью принимаешь молодого человека, поишь его ликером, даешь целовать ему руки, говоришь с ним только о своем одиночестве и желаниях… и после этого ты хочешь отказать ему?… Но ведь Витольд не мальчишка, не Юлий. Он не позволит вертеть им… И потом он влюблен в тебя… давно… как я… да, как я…
Алина сидела удивленная и растерянная, доверчиво показывая свою наготу Христине. Пепельные длинные распушенные волосы, синие цветы ее больших глаз, здоровый румянец ее щек как-то опростили ее в ту минуту, сделали ее до последней степени земною и греховною, похожей на молодую ведьму Ропса, читающую св. Адальберта.
Алина думала: «Теперь или никогда. Если я соглашусь на предложение Витольда, я проверю чувства Шемиота. Витольд мой последний козырь. Я пускаюсь на хитрость. Да, потому что я люблю насмерть… Христина простит мне обман, я знаю… и Витольд простит…»
Медленно она сказала:
– Хорошо, Христина… передай Витольду мое согласие… обожди минутку… Ах, как все странно!… Я согласна… умоляю тебя, однако, сохраним эту помолвку в тайне.
– О, да…
Христина бледнела. С неестественной улыбкой она опустилась на колени перед кроватью, повторяя:
– Благодарю тебя, Алина… благодарю…
Алина начала лукаво смеяться, вырывая у нее свои руки, откидываясь на полушки. Она была заинтересована, чем все это кончится, и слегка опьянена новизной положения.
