— Да вон к Реутову в кабинет пусть сядет, — сказал восседавший за начальственным столом крупный мужчина с высоким лбом и внимательными серыми глазами. — Он все равно сейчас на ограблении, раньше трех не вернется. Проводи, Сережа.
— Да, конечно. Идемте, я вам открою.
Спустившись на первый этаж и взяв у дежурного ключи, следователь провел Гурова в небольшое помещение со стареньким компьютером и огромным количеством каких‑то бумаг.
— Вот, пожалуйста, — снова с некоторым оттенком грусти проговорил Сырников. — Проходите, устраивайтесь. Надеюсь, вам будет удобно. Когда закончите, зайдите ко мне, если нетрудно. Нужно будет закрыть здесь, да и дело на место вернуть.
— Да, конечно.
Проводив взглядом опечаленного коллегу, Лев устроился за столом и через минуту уже полностью погрузился в материалы лежавшего перед ним дела о самоубийстве…
…Подполковник Иванников был переведен в Покровск из Москвы с повышением в должности и в чине. Уже один этот факт, казалось, мог обеспечить новоиспеченному командиру и полковнику хорошее настроение на многие годы вперед. И, судя по опросам свидетелей, поначалу именно так все и складывалось.
Опросы эти проведены были довольно тщательно и, так сказать, «широкомасштабно», что не преминул отметить Гуров, отдавая должное своим покровским коллегам. Читая протоколы, он постепенно прояснял для себя картину взаимоотношений нового командира со своими подчиненными. Картина эта выглядела весьма оптимистично.
Упоминания о сдержанности и рассудительности, ровном характере и безупречном воспитании вновь назначенного руководителя встречались практически в каждом протоколе. Причем в этих отзывах не чувствовалось ни малейшей натянутости. Уравновешенность действительно была характерной чертой Иванникова. Предполагать в таком человеке склонность к импульсивным поступкам, а уж тем более к суициду, было абсурдно.
Однако, продолжая изучать протоколы опросов, Лев вскоре заметил и еще один общий момент, который встречался в нескольких из них.
Все, кто заходил в кабинет к Иванникову в день убийства, в один голос утверждали, что на нем, по недавнему образному выражению Китаева, «не было лица». В этот день по разным вопросам к нему заходили пять человек, и каждый отметил, что начальство не в себе. Но о причинах такого состояния никто не пытался даже высказывать предположений. «Все шло хорошо» — вот краткое резюме, в которое выливались все ответы на дотошные вопросы следователей о возможных непредвиденных случаях, которые могли бы расстроить новоиспеченного командира.
«Действительно, похоже на «что‑то из сферы глубоких личных переживаний», — вспомнил Гуров замысловатую формулировку Сырникова. — Но тогда отчего же так волновался наш уважаемый следователь? Дознание проведено профессионально, опросы очень тщательные и подробные. Даже более чем. Сразу видно, что следователи действительно стремились докопаться до этой самой «сферы». Результаты, конечно, в итоге оказались небогатые, но в чужую душу ведь не влезешь. Откуда посторонним людям знать, о чем там мог про себя переживать этот Иванников?»
Как бы в ответ на эти размышления, перелистнув очередную страницу дела, он увидел перед собой протокол допроса супруги Иванникова. Она утверждала, что накануне муж был в отличном настроении и утром, отправляясь на работу, тоже был бодр и весел.
«Если супруга не врет, то, кажется, и о глубоких переживаниях здесь говорить не приходится, — вновь с недоумением подумал Лев. — В чем же дело?»
И только когда внимательно и во всех деталях изучил скучнейший протокол осмотра кабинета Иванникова, он понял, отчего так волновался Сырников. Среди бесконечного перечисления предметов, находившихся на рабочем столе Иванникова и в разных других местах, мелькнул почти незаметный пустячок, который коренным образом менял представление об этом самоубийстве.
Дотошные следователи проверили все, не поленившись заглянуть даже в мусорную корзину, стоявшую под столом. По всей видимости, к моменту самоубийства Иванникова мусора там накопилось немного. Все описание содержимого корзины уместилось в двух строчках.
«Смятые листки с черновыми записями, упаковка от степлера, испорченная флэш‑карта, непригодная для использования».
Сначала это краткое перечисление не остановило его внимания. Но уже через минуту, озаренный неожиданной догадкой, он перечитывал его последний пункт с живейшим интересом.
«Непригодная для использования. Что должно случиться, чтобы стала непригодной флэшка? Это ведь не телевизор или компьютер, которые могут сломаться оттого, что внутри у них что‑то переклинило. Просто кусок железа. И чтобы его испортить, необходимо приложить специальные усилия. Намеренные и целенаправленные. Заметные невооруженному глазу. Как следователи догадались, что флэшка была испорчена? Уж, наверное, не потому, что в компьютер ее вставляли, вытащив из корзины для мусора. Абсолютно ясно, что «испорченность» эта была очевидной и бросалась в глаза. Наверняка этот кусочек памяти либо разломали, либо раздавили, либо расщепили и расчленили, причем так, чтобы о том, что хранится в недрах этой памяти, никто уже не смог узнать».
Теперь причины внезапной перемены в настроении Иванникова можно было объяснить. Хотя бы в виде гипотезы.
По утверждениям жены, на работу в тот день Иванников отправился в прекрасном расположении духа. А сослуживцы, посетившие его кабинет через очень небольшое время, уже нашли его выбитым из колеи.
Один этот факт сразу делал несостоятельными все попытки объяснить самоубийство Иванникова «глубокими личными переживаниями». Если бы они были, то, конечно, не укрылись бы от внимания супруги.
Очевидно, что неприятный и неожиданный сюрприз, так резко изменивший настрой командира части, произошел уже на работе. И весьма вероятно, что испорченная флэшка имеет к этому изменению самое непосредственное отношение.
Нерешенные вопросы оставались, но тем не менее многое в ситуации для Гурова прояснилось. Ему стало понятно, почему так беспокоился Сырников. Флэшка — прямой путь к «невидимым врагам», спровоцировавшим самоубийство. А если верить материалам дела, на нее не только не обратили должного внимания, но даже не потрудились к этим материалам приобщить.
Что здесь сыграло решающую роль — обычная невнимательность или преступная халатность, — по‑видимому, так и останется тайной за семью печатями. Несомненно одно — задним числом, по‑видимому, уже после того, как уборщица освободила корзину от мусора, озарение все же снизошло в чью‑то голову. Но время было упущено.
Возможно, специалисты смогли бы восстановить содержание карты памяти, даже испорченной, но к тому моменту в наличии уже не имелось самой карты.
«Поэтому он и трясется, — с усмешкой думал полковник, вспоминая волнение Сырникова. — Шутка ли — главную улику профукали. Но, по большому счету, дела это не меняет. Страстно желать испортить репутацию новому командиру мог только один человек из всей части — командир бывший».
