— Наверное, я слишком рано задала вопрос о концерте в восемьдесят втором, — сказала ведущая. — Мы к этому еще вернемся, а сейчас, пожалуйста, расскажи, что такое бард-рок, потому что не все телезрители студии «Параллель» знают об этом.
— Ты права, это очень существенно. Бард-рок — это не очередное музыкальное направление, это мировоззрение, способ жизни. Мы жили в своем подпольном, или параллельном, мире как в некой особой общине, где все любили и понимали друг друга. Мы не стремились к внешнему миру, единственным способом связи с ним стали наши песни. Наше творчество было нашим личным делом, частью наших душ, мы не считали возможным превращать его в средство заработка и предпочитали разгружать машины с хлебом.
— Но вы все-таки вышли на поверхность? Как это произошло?
— К нам в дом приходили разные люди, но все были свои, чужих не звали. Наши друзья приводили своих друзей, постепенно круг расширялся. Мы не могли захлопнуть дверь перед носом кого-то, кто пришел послушать нас. Это противоречило нашему мировоззрению. В общем, один из наших гостей, ничего нам не говоря, организовал у себя в институте, как потом выяснилось, с большим трудом, наш концерт и поставил нас перед фактом буквально накануне. Мы встали на дыбы, но потом все же разум взял верх. «А почему бы не попробовать»? — вдруг сказал Вовчик, наш бас-гитарист. Его поддержал Серый, а уж это было решающим. И на другой вечер мы впервые оказались на сцене… Ощущение было такое, словно нас из подземелья вывели на поверхность, от яркого света хотелось надеть темные очки…
— Сколько выступлений было у вас в тот короткий период?
— Знаешь, я точно сейчас не помню, кажется, одиннадцать или двенадцать…
— Но ты хорошо помнишь последнее, не так ли?
— О да! Это был благотворительный концерт в память о нашем бас-гитаристе, погибшем в Афганистане. Это была первая смерть среди наших… Люди пришли на концерт с открытым сердцем, они плакали вместе с нами… Думаю, и ты это помнишь…
— Конечно, реакция зала была потрясающей. Но среди зрителей я заметила человека с блокнотом…
— Вот именно. Ну а потом нас вызвали в КГБ и потребовали объяснений. Вызывали по одному, пытались сбить с толку, ловили на мелочах. В общем, дело приняло неприятный оборот. Каждый вечер Серый заставлял нас с Гехой заниматься медитацией, чтобы мы не сорвались. Сажал на пол и рассказывал свои дивные сказки про лесных зверей, про говорящие растения, иногда даже садился за рояль и вытворял что-то невероятное. Знаешь, мы отрубались, а наутро были бодрые и свежие, с ясными головками. Может, это нас и спасло. Конечно, в этой песне, из-за которой мы оказались снова в глубоком underground, не было ничего принципиально нового. Очень простая музыка, тема бессмысленности жертв, неоправданных убийств была у классиков намного раньше. «Ах, война, что ты подлая сделала, вместо свадеб — разлуки и дым….» или — «Не верьте пехоте, когда она бравые песни поет, не верьте, не верьте, когда по садам запоют соловьи, у жизни со смертью еще не закончены счеты свои…». Но наша песня — не плагиат. Мы не отрекались от учителей, которые вовсе не знали о нашем существовании, мы шли за ними следом, но только повернули немного в сторону, особенно в плане музыки, и ушли в свою параллель. И названием «бард-рок» мы, в общем-то, декларируем свою причастность… Окуджава, Галич — они много и точно сказали о своей ненависти к войне. Потом у Высоцкого… Он вроде бы начинает с детских впечатлений, поет о героизме, а потом наступает прозрение… Они не принимают войну. По сути дела, и в нашей песне, пусть только нас не сочтут нескромными, мы всегда останемся позади и будем идти следом за теми, кого сами выбираем и признаем великими, так вот, в этой песне разговор не о какой-то конкретной войне, а о войне вообще, которую мы отрицаем как явление, как исторический мусор, уродство, мутацию в нормальном развитии. Почему бессмысленно гибнут парни, которые должны жить? Еще у Вертинского — «Кто послал их на смерть недрожащей рукой…». Но ведь не закончилось это чудовищное убийство! До того момента, пока это не коснулось нас, мы наблюдали как бы со стороны. Гадко, стыдно, больно, но не про нас это. Вдруг эта бойня врывается в нашу жизнь, безжалостно, мне и сейчас страшно сказать это — убили Вовчика! Для нас он сразу стал лучшим!
— Может быть, он где-то сейчас слышит тебя?
— Хотелось бы верить… А тогда мы плакали, я не стыжусь этого. На сцене в Горбушке у меня голос дрожал… Ну, а потом, я уже говорил, нас тащат в КГБ… Слушай, я все болтаю, а Серый и Геша молчат…
— Я еще не созрел, но я скажу потом, — улыбнулся Ваня Серов.
— А я тебе подыграю, для поднятия духа. — Геша тихонько зашелестел щетками. — Пойдет?
— Ой, по кайфу! — Адик снял очки, повертел в руках. — Кто бы мог представить, что я про всю эту эпопею буду в прямом эфире рассказывать и никто нас за это не посадит!
— Тьфу, чтобы не сглазить, — произнесла ведущая. — Продолжай, пожалуйста.
— Ну, тут начинается дипломатия, откуда что берется! Я вообще старался молчать, Геша под дурака косил, а Ванечка такие корки отмачивал — я боялся, его в психушку упекут! Я говорю — эта песня посвящается наемным солдатам в западных странах! Они — тоже не дураки. Пытаются сбить. Если концерт памяти погибшего друга, то при чем тут наемные солдаты? В общем, в угол загоняют. У нас вроде не наемная армия, мы идем на смерть из чувства патриотического долга и гибнем, говоря спасибо родине. А ведь это куда как страшнее на самом-то деле! Тогда я, конечно, не сказал этого, если честно, страшно было… Но ведь тут огромная разница — ты идешь воевать сам, по своей воле, ради денег, риска, идеи, черт знает чего, но никто не вправе послать тебя силой. А тут — нет выбора, у Вовчика не было выбора. Он, по-моему, чувствовал, что погибнет. Он не мог убивать людей. Его заставили. Я думаю даже, он сам искал смерть, чтобы не убивать других. Но это — в другой песне. А тогда просто была реакция на все это…
Всего за три месяца до появления в эфире группы «Квадро» пасмурным утром Валерия Голицына собирала в детский сад пятилетнюю дочь Сонечку. Это была мучительная процедура. Соня придавала огромное значение своему внешнему виду, перемерила подряд все платья и свитеры, долго вертелась перед зеркалом. Стоило Лере замешкаться, как ее дочь запускала руки в ящик с косметикой и успевала в считанные минуты изобразить на своем нежном личике нечто невообразимое. Делать ей замечания было очень тяжело, девочка совершенно нетерпимо относилась к любому насилию над собственной личностью. Она не просто не была похожа на свою мать, она представляла собой полную ее противоположность. В ней не было ни застенчивости, ни замкнутости, она вела себя настолько нахально и раскованно, что постоянно шокировала взрослых. В свои пять лет она откровенно интересовалась мальчиками, обсуждала с подругами свои бурные романы, ее прелестные глазки излучали скрытую сексуальность, и никакие доводы рассудка не могли заставить ее вести себя иначе.
Это был замечательный период нашей жизни, когда люди выстраивались в очередях у газетных киосков, не отрывались от экранов телевизоров, ловя каждую политическую новость, с нетерпением ждали выхода в эфир программы «Взгляд», зачитывались журналом «Огонек»… Захлебываясь потоком обрушившейся на них информации, они жили надеждой на перемены и возрождение огромной, доведенной до развала и отчаяния страны, которая все еще называлась Советским Союзом… Но в жизни Валерии Голицыной вот уже почти шесть лет ничего не менялось…
