— Папа! Наконец-то! Как я ждала тебя! — Лера обвила руками шею улыбающегося Романа.
— Как ты жила без меня, дочка?
— Папа! Я ушла с работы, мы расстались с мужем! Я ничего не получила взамен, не знаю, что меня ждет… Но зато я живу теперь с чистой совестью!
— Разве этого мало, дочка? Ты говоришь, ничего не получила? А твоя чистая совесть?
— Прости, папа, я сказала неправильно. Ты даже не представляешь, как много теперь есть у меня… Просто мне трудно сейчас…
— Я понял, это — судьба, твоя и моя. Наша судьба — сцена. Видно, пришло твое время. Завтра утром приезжай ко мне в театр, будем тебя смотреть…
— Но, папа, я так давно не пела!
— А душа твоя тоже молчит?
— Она плачет, папа!
— Вот и славно, цыганские песни не бывают без слез!
— Папа, но я… жду ребенка…
— Что ж, многие цыганки рожали на сцене! Почему муж оставил тебя?
— Нет, папа, я сама во всем виновата! Я сказала ему, что этот ребенок не имеет к нему никакого отношения! Он не хотел уходить, но так жить невозможно. Папа, я не люблю его, никогда не любила, я всегда любила другого…
— И где он теперь?
— Он далеко… — Лера вдруг сняла со стены гитару и запела низким голосом.
В дверь стучится зимний вечер,
А на сердце зимний хла-ад…
Он уехал, он уехал,
Не вернется он назад…
Роман стал подпевать ей, изменяя слова:
— Он уехал, он уехал и воротится назад…
Лера рассмеялась, обняла отца, и они запели на два голоса, красиво и чисто, и романс звучал так удивительно и прекрасно, что преображал и околдовывал все вокруг.
Юрген Грасс вместе с оператором сидел на специальном съемочном кране высоко над обломками Берлинской стены. На его глазах творилась история. А он думал о Лере, и он еще ничего не знал о том, что произошло в Москве после его отъезда. Почему она так странно разговаривала с ним? Может быть, решила остаться с мужем? Эта мысль больно кольнула его.
— Клаус, давай панораму со стены на людей… Потом наезд трансфокатором на лица, мне нужно несколько крупных планов…
Кран стал медленно опускаться в гущу толпы…
Часть третья
…Мокрый черный асфальт… в нем отражается свет фонарей, красные, зеленые огни светофоров… И мы с тобой, на пустом перекрестке… Машины проносятся мимо, словно и нет нас под дождем, на этом перекрестке… Почему опять дождь? Почему всегда — дождь?..
Потом мы все-таки садимся в машину… Промокшие насквозь, мы сидим на заднем сиденье… Ты улыбаешься мне, ты держишь мою руку в своей руке… Я боюсь шелохнуться… Слипшиеся волосы падают мне на лицо. Я встряхиваю головой. Они снова падают, лезут в глаза… Тогда ты осторожно отодвигаешь мои мокрые волосы своей горячей рукой… За окном машины расплывчато светят разноцветные фонари, мелькают дома, дома, дома… Льет дождь. Я улыбаюсь. Я счастлива. Ты рядом со мной…
Я вижу только твое лицо… Все кругом словно в тумане… Мы прощаемся на вокзале? Но я не вижу кругом никого, кроме тебя… Или, может быть, мы только что встретились с тобой там, в пустом сквере, и я вижу твое лицо в блеклых отсветах фонаря, слегка качающегося от ветра? Я вижу только твое лицо, твои глаза… Мы — одни. Мы с тобой одни во всем мире, во всей вселенной… И эта пустая комната — в квартире, в гостинице, в замке или дворце? Где этот город — в Сибири, во Франции, в Германии?.. Неплотно задернутые шторы, за окном — расплывчатый свет фонарей, мельканье фар… Или это отблески моря в лунном свете? И тихий шелест волн? Мы одни. Дождь постукивает за окном, опять дождь… Моя голова лежит на твоем плече… Ты обнимаешь меня, и я еще крепче прижимаюсь к тебе. На твоем лице играют солнечные блики… Дыхание моря, аромат магнолий, дивный цветущий сад… Я самая счастливая на земле, никого нет в мире, кроме нас с тобой… Это бесконечный прекрасный сон и — единственная реальность… Сколько минут, часов или дней прошло? Сколько лет прошло с тех пор, как мы оказались одни в мире?
Боже мой! Я люблю вас, герр Грасс! Я люблю тебя, милый Юрген, я умираю от любви. Еще сильнее, чем раньше… Я не знала, что такое в жизни бывает! Я люблю тебя до безумия, это и счастье, и горе. Это — все… Я стараюсь удержать в памяти твое лицо, каждую черточку, но оно тает и тает в голубоватом дыму…
В квартире стояла полная тишина. Потом раздался пронзительный звон будильника.
— Мама, я проснулся! — произнес детский голос.
Снова — тишина.
— Мама, ты слышишь, я уже проснулся!
Белобрысый Юрик сел в постели, сонно протирая глаза. Потом начал всхлипывать.
— Ты что ревешь? — сердито спросила Соня, глядя на брата из-под одеяла, натянутого почти до самых глаз.
— Где мама-а?
— Я не знаю, где мама, — произнесла Соня, — наверное, дома… Мама! Где ты? — закричала она, не вставая с постели.
Никто не отозвался.
— Я писать хочу, — раздалось в тишине.
— Садись и писай! Кто тебе мешает? — Соня зевнула, потянулась, опустила ноги на пол, прошаркала к зеркалу.
— А где горшок? — возопил Юрик.
— Не стыдно тебе, взрослый ребенок, а ходит на горшок! Посмотрели бы на тебя девочки из группы!
— Ну и что! У нас в группе все на горшок ходят!
— Мама, ну где же ты?! — закричала Соня, придавая голосу трагический оттенок и разглядывая в зеркале свое отражение. — Юрка мешает мне в лицей собираться! Господи, ну почему у меня столько веснушек! И косу мне никто не заплетает!
— Юрка никому не мешает, — обиженно сказал брат, сидя на горшке и катая по дивану маленькую машинку.
— Мама, если ты не встанешь, я сегодня же остригусь! — произнесла Соня.
— Мама, нельзя спать! — закричал Юрик. — Мама, вставай, Сонька ножницы взяла!
Лера слегка приоткрыла глаза, сладко зевнула и перевернулась на другой бок.
— Сонька, почему мама спит? — Юрик всхлипнул, слезая с горшка.
— А я откуда знаю? — Соня передернула плечами. — Мам, может, ты заболела? This is disaster! У нас сегодня вечером дискотека! В чем я пойду?
— Это твои проблемы! — с серьезным видом высказался брат.
— Ты что такой наглый? — рассердилась Соня. — Сейчас у меня получишь!
— Ребенка бить нельзя!
— Мама, если ты не встанешь, я изобью ребенка! — ехидно произнесла Соня.
Лера, протирая глаза, села в постели.
— Это гнусный шантаж! — сказала она. — И вообще, завяжите мне бант, принесите, наконец, горшок, и отведите меня на дискотеку! Что стоите?
